— И шагай побыстрей, когда тебя зовут. Ты что, не знаешь, что у нас сегодня гость?
— Да, сэр.
Мальчик пренебрежительно взглянул на миссис Брэдли, хотя, возможно, ей это только показалось.
— Где твои хорошие манеры? Отвечай на вопрос.
— Но ведь все это выкинут свиньям, — чуть слышно проговорил мальчик.
У него были темно-рыжие волосы и карие глаза с искорками, похожими на солнечные блики в ручье с форелью. Брови, скошенные, как у Мефистофеля, и широкий недобрый рот. Американцы с их любовью к добродушной выразительности назвали бы его потенциальным злодеем, подумала миссис Брэдли, у которой плохие мальчики вызывали академический, а подчас — как у всякой женщины — и романтический интерес.
В этом заведении все мальчики были плохими. Власти, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, повергающими в ужас прогрессивных теоретиков педагогики, лет десять назад объявили, что их представления относительно исправительных учреждений для малолетних преступников сильно устарели и должны быть изменены в соответствии с практикой детских психиатрических клиник.
Миссис Брэдли, которая наряду с другими психологами была призвана для консультаций, высказала довольно простую мысль, что малолетние преступники, точно так же как и взрослые, могут быть разделены на две категории: те, которых еще можно спасти и исправить, и безнадежные, от которых нужно избавляться (в буквальном смысле этого слова). Исправление первой категории должно быть безболезненным, а ко второй необходимо применять самые радикальные меры. Власти приняли эту точку зрения без особого энтузиазма, и даже пресса была более чем сдержанна.
Теперь, десять лет спустя, ее снова призвали, но не для того, чтобы претворить ее воззрения в жизнь (и тем самым дать урок тем, кто придерживался нецивилизованных взглядов, что человеческая жизнь бесценна сама по себе), а просто власти обнаружили, что новые методы превентивного заключения дали течь и срочно нуждались в починке.
Почему для консультаций пригласили ту, чье мнение по данному вопросу было заранее неприемлемо для властей, не могла ответить и сама миссис Брэдли, несмотря на все свои знания в области психологии преступлений, но она приняла вызов в лучших демократических традициях — быстро и беспристрастно.
По словам директора, проблема заключалась в том, что, несмотря на гуманное обращение, смягчение наказаний, улучшенное питание и площадки для игр, плохие мальчики в большинстве своем оставались плохими и даже пытались неоправданно часто сбегать из рая — то есть из исправительного учреждения — в греховный и неспокойный мир.
Хуже всего было то, продолжал он, излагая свою несколько наивную точку зрения, что двоих мальчишек, сбежавших за неделю до приезда миссис Брэдли, так до сих пор и не нашли, так что они по сей день, как он выразился, «на свободе».
На что миссис Брэдли заметила, что тут уж ничего не поделаешь. Ей было жаль расстроенного директора, хотя она знала, что он ее недолюбливает.
Тот полностью согласился. Особенно его огорчало то, что несколько лет назад, прямо перед его назначением на должность, двое мальчиков тоже совершили побег, причем их так и не нашли.
— Что? Так и не нашли? — изумилась миссис Брэдли, всегда считавшая полицейских образцовыми ищейками. — Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что с тех пор и до настоящего момента о них не поступало никаких сведений, — ответил измученный беспокойством директор. — Получив назначение, я не сомневался, что такое больше не случится, и был крайне осторожен, но если мы в ближайшее время так и не отыщем этих беглецов, мне придется подать в отставку. Видите ли, мальчики, которые попадают сюда… одну минуточку…
Прервав свои излияния, директор обратился к текущему моменту.
— Что ты хочешь сказать, Динни?
— Сами знаете.
— Не дерзи мне! Отвечай по существу!
— Но вы же поняли, что он имел в виду, — пробормотала миссис Брэдли.
Несмотря на все свое сочувствие расстроенному директору, которого она считала гуманистом и который был гораздо лучше своего предшественника, с кем она встречалась в свой прошлый приезд, она не одобряла его методов воспитания, в особенности тех, когда он выставлял дураками совсем неглупых мальчишек. К сожалению, такое ей пришлось наблюдать уже несколько раз.
Директор, посчитавший, что его положение и самооценка позволяют игнорировать подобные замечания, снова обратился к дерзкому и непокорному Динни.
— Вот что, парень, прекрати юлить! Немедленно отвечай, что ты имел в виду!
— Там была лишняя порция, я ее и съел.
— Ладно. Иди доешь. Но завтра не получишь пудинга. Скажи ты это сразу, я бы вообще не стал тебя наказывать.
Директор быстро встал из-за стола. Остальной персонал уже покинул столовую вместе с мальчиками, и сейчас там оставались лишь он сам, миссис Брэдли и Динни, деловито поглощающий то, что чуть не отправилось на корм свиньям.
— Приходится проявлять строгость, — объяснил директор, стараясь оправдать свою жесткость, маскирующую откровенное бессилие. — Им только дай спуску.
— А откуда взялась лишняя порция? — тактично осведомилась миссис Брэдли.
— Сейчас мы это узнаем.
Придя в свой кабинет, директор тотчас же вызвал экономку.
— Это порция Кэнви. Он заболел и не пошел обедать. Но нас никто не известил, и мы подали все как обычно, — объяснила невзрачная экономка, взиравшая на директора с таким выражением, словно она вдруг наткнулась на большую жабу.
— Сейчас поговорю с этим Кэнви.
Жаба нажала кнопку звонка, и в кабинете появился мальчик.
— Приведи сюда Кэнви, Уильямс. Спасибо, Маргарет, вы можете идти…
Мы называем друг друга по именам. Это создает теплую атмосферу, — сообщил директор, когда экономка и мальчик ушли.
Остренькое личико Кэнви с красивыми широко раскрытыми глазами имело причудливое выражение хитрости и честности одновременно. Миссис Брэдли предположила, что если его хитрость всего лишь следствие неуверенности в себе, а честность — неосознанная попытка как-то компенсировать это свойство, то получится совсем другой портрет, возможно, не менее точный.
— Почему ты не обедал? Что случилось? — начал допрос директор.
Внимание, которое он уделял каждому из своих воспитанников, было предметом его особой гордости. Ему даже в голову не приходило, что подобная заботливость может смущать их и даже быть неприятной.
— Я не люблю сосиски, сэр. Меня от них тошнит, — ответил мальчик, устремив на собеседника взгляд распахнутых глаз.
— Что еще за глупости! А пудинг ты вчера ел?
— Да, сэр.
— А овощи?
— Да, сэр.
— Нет, не ел, — загремел директор. — Овощей ты не ел.
