Альберт сделал глоток и тяжело вздохнул, глядя в окно так, словно за ним снова разгорелась алая жатва.
— Я никогда не видел столько крови — даже на скотобойне. И никогда не слышал столько криков, хотя успел побывать на войне. Я стал свидетелем того, как горстка существ истребила несколько тысяч невинных, не испытав при том ни намека на сожаление. И только тогда понял, как сильно ошибался в своем благодушии. И поклялся сделать все, чтобы избавить мир от этих чудовищ. Даже не потому, что они противны Свету и грешны по своей природе — к бесам всю эту духовность и метафизику. Нет, мой мальчик: вампиры — это неуправляемое и непредсказуемое оружие, способное разом уничтожать целые города. И будет лучше для всех, если эта сила просто исчезнет раз и навсегда.
— А магистр, что приказал обстрелять солдат зараженной картечью — это, по-твоему, норма? Так и должны поступать истинные воины добра? Или вурдалаки умеют отличать хороших от плохих?
— Против этой заразы все средства хороши. И вообще, это не твоего ума дело. Ты здесь без года неделю, а уже строишь из себя великого знатока.
— А как по мне, яблоко от яблони недалеко упало.
— Думай, что хочешь, — старик насупился пуще прежнего, сведя седые брови на переносице.
Наступила недолгая пауза — Альберт боролся с нахлынувшими воспоминаниями, а я сводил все ниточки к общему знаменателю, и никак не мог ответить на последний и в то же время самый важный вопрос:
— Но если вы были тогда в Петербурге, то как смогли спастись?
— Не твое дело.
— Да нет уж — мое, — облокотился на столик и сжал кулаки, с вызовом взглянув на старика. — Вы себе даже не представляете, через что мне прошлось пройти, чтобы докопаться до правды. Так что будьте так добры — поставьте последнюю точку над «i».
Учитель вздохнул еще горше и после недолгих раздумий произнес:
— Анна меня защитила.
— Анна? — брови сами собой поползли на лоб.
— Да. Я остался последним — самый молодой, еще даже не клирик, а простой служка. Владимир нашел меня под кроватью в келье — я лежал ни жив ни мертв, прижимая к груди серебряную дагу и непрерывно шепча молитвы. К тому моменту император малость поостыл и не разорвал мне глотку на месте, а вытащил на площадь и велел поставить кол рядом с тем, где некогда корчилась его любовь. Думаю, он уготовил мне ту же участь, но Анна неожиданно пришла на помощь. Уж не знаю, почему — наверное, по старой памяти. Не забыла, что между нами было до того, как ее обратили.
— А что между вами было? — с искренним интересом спросил я.
— Да на самом деле ничего такого. Она — дочь магистра, а я простой школяр из академии Ордена. Хотя смысл таиться — полвека уже прошло… Да, я любил ее — невинной мальчишеской любовью. И сохранил это чувство на долгие годы — до тех самых пор, когда стоял на коленях посреди скопища упырей, в луже чьей-то крови и своей мочи… — Альберт тихо кашлянул в кулак. — В общем, Анна убедила папашу пощадить меня — мол, я ни в чем не виноват и пытался помочь. И Вальдемар послушал, но вряд ли принял доводы дочери. Скорее всего, с его разума спал туман безумия, и он трезвым взглядом оценил то, что натворил. Да уж… А теперь мой внук приглашен на отбор — какая ирония.
— Кстати, об отборе, — пододвинул спутнику лист с печатями. — В полночь будет бал, явка обязательна. И что-то мне как-то не по себе.
— Бал? — старик поднес грамоту к лицу и сощурился. — Император тоже явится?
— Нет. Занят очень.
— А ты откуда знаешь? — хмурый взгляд перекочевал на меня.
— Да общался с ним час назад.
— Ты общался с Владимиром? — Альберт смотрел как на ребенка, что на ходу сочинял небылицы — одну удивительнее другой просто. — Лично?
— Нет, вместе с Анной.
Дед нервным жестом бросил бумагу на стол и крепко призадумался, глядя на свое отражение в стеклянном заварнике.
— Ладно, ничего страшного не случится. Главное — держись подальше от женихов, не лезь к фрейлинам и не привлекай внимания. Стой в уголку, попивай шампанское и развлекайся разговорами ни о чем. Тогда все пройдет без сучка и задоринки.
— Точно?
Наставник встал и запахнул фрак, угрюмо смотря в сторону дворца.
— Нет.
Глава 30
Мы прибыли при полном параде за полчаса до начала.
Бальный зал представлял собой мрачный овальный ангар, больше похожий на бункер Первой мировой. Потолок поддерживали грубо обтесанные полуколонны, с которых свисали вертикальные красные полотнища с гербами. Символ Империи напоминал золотого орла, выдержанного в весьма необычном стиле. Птицу составили из трех треугольников разных размеров — самый большой, с перевернутым основанием, представлял собой тело и расправленные крылья. Второй — меньше и уже — указывал острием вверх и был шеей, к которой крепилась смотрящая влево голова. Свежо, минималистично и в то же время угрожающе, а вкупе с голыми серыми стенами навевающее воспоминания о могучих средневековых замках.
У стен сбились в небольшие группки наряженные фрейлины — по большей части носферату. Меж ними сновали люди-лакеи с подносами шампанского, на небольшом возвышении у входа играли два камерных оркестра, сменяя друг друга так, чтобы музыка не стихала ни на секунду. Репертуар, к слову, больше подошел бы похоронам, и полностью отражал настроение ее высочества.
Анна в роскошном черном платье сидела в алькове — неглубокой нише в стене — в окружении служанок, придворных леди и гвардейцев. На лице принцессы отражалась скука столь смертная и гнетущая, что девушке пришлось занавесить глаза вуалью, лишь бы не пугать гостей. А черная сетка вкупе с длинными — до плеч — шелковыми перчатками придавали еще больше сходства с траурным облачением. И даже сотни свечей в трех громадных люстрах не могли отогнать сгустившуюся тленную тень, что, казалось, заползала глубоко в душу и прочно там укоренялась, стоило лишь переступить порог.
Как вскоре выяснилось, конкуренты подсуетились раньше нас и уже разбрелись по залу. Гессен в белоснежном кителе развлекал беседой сразу трех придворных дам, поблескивая эполетами, аксельбантами и улыбкой. Леди улыбались в ответ, смущенно прикрываясь веерами, и медленно таяли, как воск рядом с жарким пламенем. Компанию белобрысому составлял пожилой, но достаточно крепкий офицер с короткой седой бородой, благодаря которой напоминал капитана корабля.
Щедрин в темном уголку поедал пирожные с заварным кремом, облаченный по важному случаю в нелепо сидящий на его фигуре фрак и довольно крупный галстук-бабочку в белую крапинку. Из-за чего помещик выглядел как ребенок, которого собрала на утренник приехавшая из деревни бабушка. К слову, сопровождала его столь же дородная женщина в вычурном желтом платье и с похожей на лопату прической. Заботливая тетушка то и дело вытирала великовозрастному дитятке крем с губ и что-то нашептывала на ухо, кивая то на стоящих поодаль девушек, то на альков цесаревны.
