– Прежде – может быть, – отрезал глава Магистериума, с большим трудом не поддаваясь на очередную провокацию. – Но вас не было слишком долго, Карл. С тех пор многое изменилось: как в Ледуме, так и в моей душе. Я учёный, в этом призвание и смысл моей жизни. В этом вся моя судьба. На мне лежит ответственность перед обществом. Я не могу позволить себе не использовать данные мне способности… чрезвычайно редкие способности, позволю себе заметить без лишней скромности. Я должен оставить свои знания потомкам, я должен подготовить студентов, способных на высоком уровне продолжить развитие передовой науки. Я должен дать новый импульс маховику прогресса! Конечно, он был запущен до меня, но в нашей эпохе именно я тот человек, который ответственен за скорость его дальнейшего вращения. Посмотрите, сколько возложено на меня обязанностей: перед обществом, перед будущим! Это мой путь, и другого не дано. И более я не стану отвлекаться на посторонние дела, не позволю втянуть себя в глупые политические авантюры, теряя дни, отпущенные мне для работы.
– Я услышал вас, профессор, – дождавшись, пока он закончит, подвёл неутешительный итог Карл. Голос оборотня был глубок и низок, полон невысказанных предостережений. – Я мог бы пригрозить вам расправой, но не стану делать этого. Я уже понял, что немедленная неизбежная смерть от лап нелюдя для вас гораздо менее страшна, чем возможный будущий гнев вашего дражайшего лорда Ледума, в случае если тот узнает о нашей встрече. Но позвольте задать вам последний, личный вопрос. Каково это – приучить себя не чувствовать, больше ничего не ждать? Не жить? Каково это – каждый день притворяться, не имея возможности выговориться, на всём белом свете хоть с кем-то быть искренним? Смотреть в глаза человеку, отнявшему у вас смысл жизни – тот, что был до науки, – и подчиняться?
«Не вздумайте снова довериться мне, друг мой, – не стерпев собственных колких фраз, мысленно взмолился оборотень, совершенно точно зная, чем это нехорошее дело закончится для учёного. Как жаль, что другого выбора не было. – Не смейте прислушиваться к моим словам. Не смейте поддаваться эмоциям, которые погубят вас».
Но плечи старого профессора вздрогнули, и он вдруг задышал отрывисто.
– Хотите, чтобы я разделил с вами тяжесть своего горя? – хрипло вопросил мужчина. – Хорошо. Возможно, мне это действительно принесёт облегчение… Поверите ли, этот изверг даже не пришёл на казнь. А я был там. Был, вместе с половиной жителей Ледума, собравшихся поглазеть на такую громкую смерть. Многие открыто сочувствовали Лидии, несмотря на всю холодность сердец наших горожан… Это было ужасно. Ах, Карл, если бы вы только знали, как это было ужасно!
Лицо учёного исказили сильнейшие эмоции, горестные морщины перечеркнули высокий лоб.
– Должно быть, больно вспоминать такое? – с невольным сочувствием заметил оборотень, смущённо опустив глаза. Дело было сделано.
– Вспоминать? – грустно переспросил Мелтон. – Возможно… Только я и не забывал. Даже во сне память не отпускает меня. Тяжело и больно помнить, но это всё, что у меня осталось. Моя госпожа в серебряном и лазурном кротко улыбается с эшафота… ей позволили надеть гербовые цвета Ледума в последний раз… Спокойная улыбка так и осталась на её лице, когда голова упала в корзину. Глаза тоже остались открыты навсегда. Хрупкое тело чуть дёрнулось в агонии, и… и всё. Было столько крови…
Профессор отвернулся, скрывая слёзы, которые уже не мог сдержать.
– Если это как-то утешит вас, лорд Эдвард высоко оценил вашу выдержку. Он был уверен, что в первые дни после казни вы непременно сорвётесь и броситесь на него, пытаясь заколоть своей профессорской указкой.
В глубине души Карл искренне соболезновал старому другу, но всё же не смог удержаться от соблазна подпустить шпильку и вывести на эмоции. Бить без жалости, находить уязвимости и бить в слабое место – в этом была звериная натура оборотня.
– Что? – возмутился и одновременно изумился ученый. – Но… откуда он знает?! Не может быть, чтобы вы рассказали правителю, ведь так?
Он пристально вгляделся в насмешливо блестящие глаза нелюдя и похолодел, прочтя в них ответ.
– Да как вы могли… как посмели выдавать чужие секреты! Это бесчестно!
– Перестаньте, Мелтон! – Похоже, Карл ни секунды не собирался оправдываться или приносить извинения. – Неужели вы думаете, осталось хоть что-то, о чём я не сообщил ему за эти тягостные годы? О, как счастлив я был разговаривать хоть с кем-то, пусть это был бы хоть сам дьявол! Прошу вас, поймите же меня. В некоторые дни моего одинокого заключения я почти терял надежду: уверяю, сумасшествие было предельно близко. Я остро ощущал, как меняется восприятие действительности, и только сила воли удерживала меня на самой границе безумия. Однако я должен разочаровать вас: правитель знал и раньше. Думаю, Лидия сама открыла ему правду. Она всегда была слишком честна и чиста душой, чтобы лгать хоть кому-то.
– Но… как же так? – Мелтон удручённо покачал головой, словно до сих пор отказываясь верить услышанному. – По поведению правителя я никогда не заподозрил бы, что ему стало известно о моих чувствах…
– Вот это как раз неудивительно, друг мой, – невежливо хмыкнул оборотень. – Догадливость никогда не была вашей сильной стороной, а психология не входит в число любимых вами точных наук. К тому же, наш лорд не из тех, кто прямо показывает окружающим, что у него на уме. Когда это нужно, он может быть весьма умелым манипулятором. Несмотря на природную вспыльчивость, правитель холоден и закрыт – гораздо более, чем кажется.
– Но почему он просто не запретил ей заниматься наукой и появляться в Магистериуме? – Профессор выглядел обескураженным. – Это было бы и логичнее, и проще.
– Сердечные дела бывают запутаны. – Оборотень приблизился к учёному и дружески положил руку ему на спину. Тяжёлую, опасную руку. – Должно быть, он понимал, что силой не удержит её рядом. Если бы Эдвард действовал подобным образом, что-то неминуемо сломалось бы в их с Лидией и без того непростых отношениях. По этой же причине он и вас не тронул. Хотя, думаю, то был не основной резон: кто же станет убивать курицу, несущую золотые яйца. Лорд простит вам что угодно, пока вы полезны… Понимаете, Мелтон, – всё что угодно.
Он особенно выделил последнюю фразу, сверху вниз выразительно глядя на старого друга. Но тот по-прежнему был рассержен и не желал ничего слушать.
– Вы смеете утверждать, будто он в самом деле любил Ли? – гневно переспросил Мелтон. – Будто она была ему дорога?
Сердце Карла аж ёкнуло, кольнуло иглой невыносимой ностальгии, едва он услышал это милое студенческое прозвище. Так называли её друзья, в те времена, когда Лидия ещё не была примой Ледума и матерью инфантов. Далёкие, далёкие времена.
Мелтон меж тем не желал успокаиваться. Замурованные много лет назад чувства и сожаления нашли наконец выход.
– Да как вы смеете! – почти кричал профессор. – Я не верю в этот отвратительный вздор. Правитель Ледума не имеет сердца. Он сам, сам подписал указ о казни. Ещё прежде он без колебаний отдал беззащитную женщину на растерзание своему цепному псу, безжалостному чудовищу Винсенту. Это слишком жестоко даже по отношению к врагу, а уж прима Ледума, мать его детей, без сомнения, заслуживала лучшей участи…
