Лорд Эдвард умел грамотно использовать ресурсы. Кристофер был способен ко многому, а потому все способности молодого аристократа нашли применение на государственной службе, ни одна не пропала даром.
– Мы закончили. – Звучание голоса лорда Эдварда трудно было описать словами. Это был голос человека, привыкшего повелевать – повелевать беспрерывно многие десятки лет. Он мог быть разным: громким или тихим, строгим или ласковым, раздражённым или спокойным, – но каждое слово всё равно звучало как приказ, которого нельзя ослушаться. Характерная интонация въелась в него так крепко, как пыль в страницы старинных книг, так, что уже ничем нельзя было вытравить. Даже слепой, услышав этот не терпящий возражений голос, признал бы, что перед ним человек, облечённый значительной властью. – На сегодня свободен.
Сам удивляясь своей смелости, вопреки распоряжению, Кристофер не двинулся с места, оставшись недвижно стоять навытяжку перед своим высочайшим повелителем.
– Милорд, тягостные события последних дней, должно быть, утомили вас, – не спеша, с умеренным подобострастием проговорил аристократ.
Льстить – очень тонкое искусство. Это как в кулинарии – стоит чуть-чуть отойти от пропорций, и самое чудное блюдо оказывается безнадёжно испорчено. В общении с теми, от кого зависит твоя жизнь, ещё сложнее: нет книг, нет проверенных рецептов, нет и не может быть никакой однозначности… всё определяется опытным путём.
Итак, надобно ровно столько подобострастия, чтобы усладить требовательный слух правителя, не вызывая раздражения излишней приторностью, чем грешат многие придворные-подхалимы.
– Правитель совсем не даёт себе отдыха, в самоотверженных мыслях о нуждах и заботах подданных забывая о собственном благополучии, – замирая от страха, продолжил глава ювелиров. – Ледум не мог бы и мечтать о лучшем лорде-защитнике. Мне, как и многим, невыносимо видеть вас в таком состоянии… Непростительно будет… оставить вас одного в тяготах… оставить вас в утомлении.
Лорд Эдвард сощурил глаза и смерил Кристофера тяжёлым оценивающим взглядом. По собственной инициативе начинать разговор с лордом Ледума после того, как тот совершенно однозначно его закончил? Неслыханная, невероятная дерзость.
Но хуже того, в бесстыжих словах есть своя тошнотворная доля истины: правитель действительно чувствовал усталость. Смерть младшего сына, предательство старшего, загадочное покушение на него самого и замаячившая на горизонте перспектива близкой непростой войны, – всё это давало мало поводов для радости. С момента покушения правитель практически не расставался с «Властелином», что только усугубляло утомление.
– Простите мне мою докучливость, милорд… – Под взглядом правителя горло Кристофера мгновенно пересохло. Аристократ перевёл дух и чуть понизил голос, ибо тот выдавал, выдавал его с головой, звеня от напряжения, как перетянутая струна: – …но она вызвана одним только беспокойством. Лучше понести наказание, чем в трудный час проявить равнодушие к своему господину. Разумеется, я не смею и мечтать о благосклонности, но… если позволите, я буду счастлив угодить.
Лорд Эдвард небрежно откинулся на спинку низкого бархатного диванчика и вытянул ноги, приняв гораздо менее формальную позу. В сумраке глаз появилось иное выражение – пренебрежительное, лениво-циничное. Взгляд был подобен змеиному: матовые, полуприкрытые веками глаза кобры, откровенно скучающей, слишком сытой для броска. «Чем ты можешь меня удивить, мальчик? – почти читалось в них. – Ну что ж… попробуй, если осмелишься».
Кристофер, однако, был уже не юноша, но молодой мужчина, многого достигший за короткое время. Должно быть, поначалу не последнюю роль в этом сыграла внешность. Для лорда Эдварда, как и для многих, рожденных в Ледуме во времена его правления, красота являлась абсолютом. Красота не имела ни пола, ни возраста: человек мог быть либо красив, либо нет, – только это имело значение.
Кристофер же был обладателем редкой, по-настоящему аристократической красоты. Он происходил из одной из древнейших благородных семей Ледума, и о чистоте его крови говорили безукоризненно чёрный цвет волос, яркий и насыщенный, и светлая, похожая на дорогой фарфор, кожа.
Классический чёрный цвет волос считался в Бреонии эталоном – наравне с ним находился только чистый белый, который встречался необыкновенно редко: один на тысячу черноволосых. Волосы других цветов: тёмно-коричневые, каштановые, русые, серые, пепельные, золотистые, их смеси и вариации, – считались нечистыми, и тем хуже, чем дальше они уходили по цветовой палитре от идеала. Наибольшие предубеждения люди испытывали к рыжеволосым: бытовало поверье, будто в их жилах течёт ядовитая кровь оборотней, сильфов или иной лесной нечисти.
Получив молчаливое разрешение остаться, кончиками пальцев Кристофер чуть тронул молоко, белевшее в ванночке для омовения, – то успело остыть до состояния освежающей прохлады. Однако сие совершенно не годилось. Требовалось расслабляющее тепло, поэтому маг мысленно задал все нужные условия. Висевший на шее медальон с синим корундом немедленно выполнил команду. Сам минерал был небольшого размера, зато цвет – безупречен: бархатисто-васильковый, умеренной интенсивности, что позволяло ценить его на порядок выше тёмных аналогов.
Виски немедленно отозвались глухой болью – в поздний час лорд был без «Властелина», однако на пальцах величаво сияли платиной белые перстни с алмазами. Камни пропустили импульс, но вернули автору рождённое им возмущение энергетического пространства. Неизбежный побочный эффект.
Вообще, совершать магические воздействия рядом с хозяином алмазов было себе дороже – блокировал тот или нет, но камни всегда зеркально возвращали искажение поля, стремясь вернуть энергию в первоначальное состояние. И если преобразование было сложным и энергозатратным, оно вполне могло кончиться плачевно. Тем не менее, несмотря на все зримые преимущества алмазов, немногие маги успешно пользовались этими своенравными камнями, а среди правителей предпочтение им – и почти исключительно им – отдавал только лорд Эдвард, за что и именовался, естественно, за глаза, Алмазным лордом.
Но это было простенькое преобразование: необходимые расчёты пронеслись в голове у Кристофера в один-единственный миг, и сапфир моментально исполнил мысленную команду. Внешне ничего не поменялось, но тёплая молочная ванночка, самой комфортной температуры, была уже готова.
Кристофер погасил голубой электрический свет, щелчком пальцев зажигая более подходящие случаю свечи. Бросив в курящиеся благовония щепотку светло-коричневого порошка, который он принёс с собой, аристократ опустился на колени и высыпал в молоко горсть свежих лепестков. Розы, пионы, малиновые азалии, – цветы вызывающе яркими хлопьями поплыли в непорочной и благостной белизне. Аромат их немедленно усилился. Тонкой струёй незаметно вливался в него дымок опиума, любимого Кристофером и модного нынче в высшем обществе Ледума.
Воздух становился сладок – сладок, как патока, – и загустевал прямо на глазах. Воздух пах ванилью и мёдом, пах так сильно, что его было больно вдыхать: казалось, лёгкие вот-вот разорвутся от этой запретной сладости. Пальцы предательски дрожали, но Кристофер велел себе успокоиться и, смирив взволнованное дыхание, аккуратно снял с ног правителя туфли из мягкой цветной кожи. Прикосновение это было сродни прикосновению к божеству, отозвавшись нутряной, неподвластной никакому контролю дрожью. Взяв в руки большую морскую раковину, блестящую от лака и просвечивающую лишь лёгким дыханием цвета, Кристофер принялся осторожно лить на ступни тёплое молоко.
