Проглотив вдох с кровью, Серафим обернулся.
– София? – Это было странно, но почему-то ювелир не удивился. – Откуда?.. Зачем ты здесь?
– Пойдём, – настаивала его новая знакомая. – Я покажу. Ты ведь хочешь знать, что с ней стало.
– Нет. – Себастьян сам не ожидал от себя такого ответа. – Не хочу.
– Не бойся. Оставь прошлое в прошлом. Ты волен сделать это.
Голос Искажённой чудесным образом разорвал липкую паутину сна. Сделав первый шаг, Себастьян с удивлением убедился, что может двигаться и в обратном направлении тоже. Тягостная предопределённость была наконец разрушена.
Осознав это, Себастьян задрожал от волнения. Он может вернуться. Он может снова увидеть Моник! Его Моник.
Крутанувшись на месте, как смерч, ювелир опрометью бросился назад, остро боясь не успеть, опоздать – опоздать даже здесь, даже в этой ничего не значащей зыбкой ночной иллюзии. Сердце бешено колотилось, словно в груди простого смертного. Краски бестолково смазывались, текли, сон таял, расползался по пыльным закоулкам разума. На поверхности наступал новый рассвет. Ослепительно-белые лучи солнца песчаными змеями вползали в мрачное чрево пещеры.
Всё менее реальным становилось происходящее, совсем отступив от событий прошлого. Медленно, мучительно медленно солнце восходило в самой его голове. Золотистые волосы Софии темнели и тяжелели, наливаясь насыщенной яркой бронзой, карие глаза затопила зелень. Выражение лица стало серьёзнее, строже. Такое знакомое, до боли знакомое выражение. На щеках проступили чуть заметные милые ямочки, брови изогнулись сильнее, отчётливее. Накрашенный рот стал тоньше и приобрел естественную живую окраску, ничуть не став от этого менее зовущим, напротив… совсем напротив.
Образы Софии и Моник слились.
– Моник?.. – Себастьян наконец оказался к ней почти вплотную, так, что частое горячее дыхание касалось кожи. – Как долго я ждал.
Девушка, кто бы она ни была, ласково улыбнулась ему.
– Прости меня, Моник.
Не в силах больше совладать с чувствами, Себастьян заключил желанную подругу в крепкие объятия. Тёплый, такой родной запах её кожи, волос вызвал спазм болезненного, почти позабытого наслаждения – долгожданного наслаждения. Где-то на заднем плане робко крутилась мысль, что всё это обман, мираж, сон… что Моник давно, слишком давно мертва, что лучше не бередить старых ран. Что ничего нельзя вернуть.
Но сейчас отрезвляющая мысль эта оказалась невыносима, и Себастьян решительно прогнал её прочь, кинувшись в бездну страстей, сладких и горьких одновременно.
Губы их соединились.
***
– Что за чертовщина. – Себастьян едва удержался от неуместного желания протереть глаза. – А ведь я даже не был пьян.
Часы в комнате бессовестно показывали пятнадцать минут после полудня. Невероятно, чудовищно поздно – почти целый день насмарку. Полностью обнажённое тело Софии лежало рядом, бесстыдно разметавшись по простыням, грудь мерно и завораживающе покачивалась в такт дыханию.
Эта ослепительная нагота на миг парализовала взгляд сильфа, но уже вскоре тот ожил и продолжил своё увлекательное путешествие. Алый, похожий на раздражение след причудливыми узорами тянулся по белой коже, от основания нежной шеи по плечам и линиям живота, ниже, ниже… не оставляя никаких сомнений в том, где накануне успела побывать его рука с бирюзовым браслетом на запястье.
А успела она многое.
– Что за чертовщина, – настойчиво повторил ювелир, постепенно приходя в себя и припоминая прошедшую ночь. – Этого ещё только не хватало.
Тяжело, неохотно, мучительно события выплывали из сумрачных закоулков памяти, словно накануне вечером наёмник уговорил не одну бутыль горячительного. Сначала кошмар, ну да это ладно, с ними он уже почти свыкся. Но почему-то сюжет сна стал развиваться иначе, чем всегда, под конец превратившись в откровенно эротическую фантазию, которая больше пристала горячему юнцу.
И вот теперь выясняется, что все грёзы происходили наяву? С… Софией?! Как это вообще возможно?
Наваждение какое-то.
Разбуженная звуком его голоса, девица сладко потянулась и зевнула, смешно сморщив личико. Ювелир поспешно отвёл взгляд от её прелестей и встал с кровати, скоро натягивая одежду. Его мысли были в совершенном хаосе, но что-то глубоко внутри ожило и ликовало, ликовало неистово, бесстыдно… что-то, в чём он сам никогда бы себе не признался.
Но что же делать теперь? Что сказать?
Заметив смущение Себастьяна, избегающего смотреть на неё и хмуро косящегося в сторону, София кокетливо улыбнулась. В блестящих янтарных глазах-полумесяцах разливалась сытая медовая сладость. Вот ведь чертовка, разозлился ювелир. Ни малейшего стеснения у нее нет.
– Не делай такое скорбное лицо, Серафим, – соблазнительно промурлыкала девушка, похоже, решив, что после случившегося можно перейти на ты. – Всё в порядке: я не собираюсь заставлять тебя жениться на мне. Произошедшее ничего не меняет. Совсем ничего. Хоть это и было, признаюсь, неплохо.
Себастьян мысленно усмехнулся, немного успокоившись. Слава Изначальному, как камень с плеч свалился. Ну да, как он мог запамятовать – он же в Ледуме! Нравы здешних жителей испорчены с самого рождения. Культ наслаждений цветёт тут пышным цветом, почитаемый за основной жизненный принцип и чуть не за единственный смысл жизни.
Даже самого понятия семьи нет в этом бесстыжем городе. Браки никем не регистрируются и не существуют даже неофициально: постоянно жить вместе людей заставляет разве только нищета или старость, но и в этом случае моральные обязательства не предусмотрены. Просто вместе выжить иногда бывает проще. Очень удобная жизненная позиция.
Родственные связи также не имеют никакой ценности. Рождённые в результате непродолжительных и случайных связей дети редко воспитываются дома. Это принято в основном в состоятельных домах или в среде аристократов, которым нужно продолжить свой род и удержать высокое социальное положение.
Простые же граждане отдавали нежеланных детей в военные воспитательные дома, на попечение общества, где из них готовили идеальных солдат для обороны города или стражей для поддержания порядка и защиты режима. Некоторые матери относили младенцев в монастыри, и в этом случае дети получали суровое и жёсткое воспитание, а общество – новых адептов святой службы, инквизиторов.
Инквизиция была таинственной и независимой организацией, местные отделения которой размещались во всех городах Бреонии, но центральная крепость, по слухам, скрывалась где-то в самом сердце Пустошей. Инквизиция никогда не вмешивалась в сомнительные интриги политиков или в распри между городами, декларируя своей единственной целью безжалостное истребление нечисти. В ответ святая служба требовала такого же невмешательства в свои собственные дела. Имя и местоположение главного инквизитора, который, несомненно, должен был существовать, держалось в тайне и не разглашалось даже под страхом смерти. Впрочем, рядовым инквизиторам такие сведения вряд ли были известны.
