Так же лжив и лицемерен был и сам Ледум, серый город греха.
Однако стоило всё же сказать спасибо, что инквизиторы заявились не вчера, когда он бессильно валялся в забытьи. Это было бы самой глупой и жалкой смертью, которую Себастьян только мог себе вообразить. К тому же приход незваных гостей так кстати избавил его от привязчивой девчонки, с которой ювелир уж и не знал, что делать. Уж чем-чем, а учениками он обзаводиться не намерен – да и возраст не тот, пока не убелён сединами. Тем более, прости Изначальный, такими бесперспективными учениками.
Итак, на этом положительные моменты, к сожалению, заканчивались. Из отрицательных: у него нет ни малейшего представления, как выполнить заказ; за его головой начали охоту все здешние адепты чистоты человеческой крови; ему совершенно негде спрятаться, по крайней мере, надолго. Можно, конечно, резво бегать от них по городу, как заяц, но рано или поздно он устанет и неминуемо попадет в западню. К тому же такой подход заранее ставит в невыгодное положение жертвы, зверя на лове, и лишает каких-либо возможностей продолжать поиск турмалина. Тот, кто бежит, однажды обязательно будет пойман.
Так не пойдёт.
Себастьян крепко задумался. В принципе, было в Ледуме одно проверенное место, где можно попытаться укрыться. Конечно, если его до сих пор не обнаружили и не уничтожили здешние дотошные ищейки. Каждый раз, возвращаясь в этот город, ювелир с замиранием сердца шёл туда, боясь увидеть пепелище на месте райского сада. И каждый раз душа радовалась и ликовала, когда он убеждался, что всё в порядке, что беда снова обошла стороной. Это был заветный дом, в котором всегда ждали и были готовы принять.
Фактически, это был дом, которого у него никогда не было.
Приняв решение, Себастьян немного успокоился. Да, стоит отправиться туда, честно всё рассказать и попросить убежище. Почти наверняка ему не откажут.
Взглянув на часы, ювелир мимоходом отметил, что с момента утреннего бегства из гостиницы прошло ровно два часа. Как раз на это время он опрометчиво назначил встречу с Софией. Интересно, удалось ли девице выбраться из гостиницы и спастись? Где она теперь – в пыточной камере? Или наивно ожидает его появления на центральной площади? Тщетно, напрасно ожидает, рискуя каждый миг попасться…
Себастьян ощутил болезненное чувство вины. Чёрт возьми, неужели он умудрился привязаться к девчонке? Как такое возможно – не сам ли он мечтал отделаться от самонадеянной и бесполезной спутницы, не желая тащить непосильное ярмо обязательств?
Да, всё так… Но ведь девица помогла ему, возможно, даже спасла жизнь. Кто знает, чем кончился бы вышедший из-под контроля ритуал, если бы София вовремя не прервала процесс? К тому же, она доверилась ему, а доверие невольно налагает ответственность. Почти наверняка ювелир – единственная надежда несчастной выжить в этом хищном городе.
Говорят, надежда – глупое чувство, а глупость должна быть наказана… Себастьян отчаянно не хотел верить в это. Сам он давно излечился от иллюзий, но как прекрасно было время, когда они жили в его душе. Каким прекрасным казался мир! Только казался, но тем не менее. И пусть сам наёмник никогда уже не сможет взглянуть на него как прежде, наивными детскими глазами, – но ведь кто-то должен верить в лучшее.
Эта девушка, София, – ещё почти ребенок, рано лишившийся родительской заботы. Она слишком молода, чтобы страдать. Он может немного продлить её детство, позволить ей роскошь быть беззащитной, глупой и непорочной. Возможно, именно такого человека ему не хватает рядом – капли чистой воды в бездонном океане жадности, равнодушия и цинизма жителей Бреонии.
Нет, сильф никогда не сможет простить себе, если погубит ещё одну невинную.
Себастьян и не заметил, как во время размышлений ноги будто сами собой вывели его к людной городской площади, сохранившей старинное название Ратушной.
От сердца отлегло, когда в потоке чужих равнодушных лиц ювелир наконец различил знакомые черты и тёплые карие глаза, осветившиеся искренней радостью встречи.
***
София изумлённо оглядывалась, изо всех сил стараясь удержать себя в рамках приличия и не таращиться чересчур уж откровенно на диковинные фрески, сюжетные мозаики и гобелены, украшавшие стены и потолки с виду обычного, ничем не примечательного здания, куда привёл её Себастьян. Комната, в которой они сейчас находились, занимала весь первый этаж и была почти пуста – только несколько рядов аскетичных скамей из лакированного чёрного дерева да небольшое возвышение у противоположной от двери стены. Высокие узкие окна, задрапированные тёмными портьерами, жёлтые свечи в старомодных тяжёлых канделябрах, тишина, – всё это создавало ощущение мрачноватой торжественности. Пахло чем-то пряным и свежим.
Сам хозяин дома также был более чем странен – в простом чёрном костюме, аккуратно причёсан, гладко выбрит, со скромным, но в то же время строгим выражением лица. Лет ему было где-то за пятьдесят, однако лицо практически не тронули морщины, а волосы – седина. Глаза мужчины были спокойными и внимательными.
В целом он производил неуловимое, но чёткое впечатление человека не от мира сего.
– Скольких людей ты убил с момента нашей последней встречи, сын мой? – мягко вопрошал он тем временем коленопреклонённого ювелира, который ритуально склонил голову в знак смирения и кротости.
– Четверых, отче.
– Скольких ты ограбил? – Размеренная речь святого отца погружала в глубокое спокойствие, похожее на гипнотический транс.
– Одиннадцать человек, отче.
– Сколько раз ты прелюбодействовал?
– Трижды, отче.
Неожиданно для самой себя София густо покраснела. Очевидно, она тоже входила в длинный перечень смертных грехов Серафима. С этой точки зрения девушка никогда не смотрела на поступки – свои или чужие. Непривычное, заставляющее многое переосмыслить мировоззрение.
И, наверное, очень непростое.
Инвентаризация грехов меж тем неторопливо продолжалась.
– Сколько раз ты солгал?
Себастьян впервые ненадолго задумался.
– Прости меня, отче, я затрудняюсь ответить. Мне кажется, ни разу, но возможно, иногда я лгу самому себе, в самых серьёзных… самых главных вопросах.
Святой отец понимающе кивнул.
– Я обязан призвать тебя к покаянию, сын мой, и решительно потребовать отвергнуть путь смерти, которым ты идёшь, дабы принять путь жизни, угодный Изначальному Творцу.
– Я не могу сделать этого, отче. – Голос ювелира был горек, но твёрд. – Я не раскаиваюсь. Люди, лишённые мной жизни, умерли легко и быстро, и над каждым я прочитал нужные молитвы. Люди, которых я лишил имущества, и без того достаточно богаты, чтобы угнетать многих. Женщины, которых я лишил чести, не жаловались, кроме того, и до встречи со мной они шли скользкой дорогой.
– Это не оправдание, Себастьян. – Святой отец печально покачал головой, однако в голосе его не было ни тени укора или надменности – только безграничное сочувствие и любовь. – Ничто не может быть оправданием.
