Более изысканного сочетания цветов, подчёркивающего благородство, утончённость и высокое положение владельца, просто не существовало. Идеально-белое пространство играло и переливалось различными нюансами: от оттенка натурального хлопка и снега до цвета слоновой кости и сливок. Редкие цветные детали резко выделялись на общем нейтральном фоне, и особенное значение приобретала игра света, в зависимости от которого интерьер становился тёплым или холодным.
Комната казалась пустой. Не сразу лорд Эдвард перевёл взгляд на расположенное в уютном углублении алькова ложе. От посторонних глаз его укрывала специальная ширма, сотканная словно бы из тонкого ломкого льда.
За ширмой смеялись. Смех был похож на прозрачный звон колокольцев, плывущий в раскалённом полуденном небе. Прохладный, завораживающий смех.
– Выражаться так надменно, так грубо способен только истинный аристократ, – неторопливо отозвался давний знакомец, перекатывая слова на языке, словно те были сварены из карамели – тягучей, густой и приторно сладкой. – Но не лучше ли тщательнее подбирать обороты, дабы случайно не оказаться понятым неверно? Разве подобные нападки рассчитывал услышать я, лишённый радости видеть тебя почти двадцать лет? Должно быть, это недоразумение, и лорд Ледума не желал огорчать меня понапрасну. Или ты и в самом деле расстроен моим визитом?
– Думаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. – Боевой маг несколько сбавил тон, угадав в последних словах гостя укор, мягкий, как прикосновение кошачьей лапки. Обманчиво мягкий. – Мне жаль, что тебе пришлось ждать десять часов. Что касается моего отсутствия, я счёл вероятность нападения извне или же каких-то опасных событий внутри города ничтожно малой, чтобы принимать её в расчёт… Так зачем ты здесь?
– Ответ на этот вопрос также известен нам обоим, – остро парировал пришелец, продолжая улыбаться – так ласково, так сахарно, как если бы только что перерезал кому-то горло. И получил от этого удовольствие. – Поверишь ли, я сам иногда пугаюсь нашему с тобой всезнанию, Эдвард. Не следует ли иногда нарочно забыть о нём, оставить себе возможность для удивления? Блаженное чувство новизны, когда всё бывает впервые… недоступное более.
Он негромко вздохнул, но беловолосый вновь никак не отреагировал.
– Но нет – ты слишком прямолинеен, чтобы притворяться, не так ли? – насмешливо звенел голос. – И слишком азартен в игре. Скажи мне, мой проницательный лорд, как высоко оценил бы Доминик вероятность умереть этой ночью? Думаю, так же, как и ты, – «ничтожно малой». Тем не менее теперь он мёртв, а город его омыт кровью и едва не уничтожен. Почему так происходит? Уверен, ты знаешь ответ, так же как и я: потому что зачастую для всестороннего анализа и правильных выводов не хватает данных. Что-то остаётся сокрытым даже от самого пристального взгляда, и даже мудрейшие не в состоянии предвосхитить всё. Мы ошибаемся, Эдвард. Возможно, в этом и заключается наивная прелесть жизни.
– Не равняй меня с Домиником, этим старым самодовольным глупцом, – не выдержав, сухо отрезал правитель. – Он проморгал заговор у себя под носом. Я же сам создал Ледум, в том виде, в каком он существует теперь. Я вылепил его из глины безвременья и придал чеканные формы будущего. Каждый вдох, каждый выдох этого города происходит с моего ведома и дозволения. Ничто здесь не может остаться сокрытым от меня. Ничто!
– Вот как? Удивительно. Значит, это с твоего высочайшего разрешения был убит твой сын? – Снова смех. Оскорбительный, невыносимый смех, впивающийся в разум сотнями раскалённых добела иголочек, сотнями сияющих осколков горного хрусталя, который приносит безумие, если его разбить. – Или думаешь, раз ты обеспечил тотальное слежение за подданными, те в благодарность не захотят тебя предать?
– Ни то, ни другое, – угрюмо процедил лорд. – Ты снова прав, Альварх.
Он хотел было сказать что-то ещё, но удержался и только скривил губы, демонстративно отворачиваясь от гостя к окну, как если бы тот мог видеть его нарочитые гримасы.
– Ну хорошо, хорошо, Эдвард, – примиряюще протянул неудобный собеседник. – Не сердись. Понимаю, ты всерьёз утомлен своими приключениями и не настроен на светскую беседу. Я сам виноват – выбрал не лучшее время для визита. Сейчас действительно лучше всего отдохнуть как следует, набраться сил перед новым днём. Я вижу, он будет нелёгким и столь же тёмным, как ночь… мы даже не заметим его прихода. Нити судьбы сплетаются в причудливые и страшные узоры.
– Не нужно играть словами и пугать меня туманными пророчествами, – с досадой поморщился правитель. – Тебе известно, что я готов выполнять обязательства, но избавь меня от нелепых игр. Должно быть, ты скучаешь, очнувшись ото сна. Если пожелаешь, я…
– Нет, – коротко оборвал гость, и лорд Эдвард осёкся на полуслове, едва не прикусив язык. – Не стоит. Поверь, я найду чем заняться, дитя, всё в порядке. Но запомни: Игра будет продолжаться. Игра будет продолжаться, пока существует этот смешной мир.
Названный Альвархом соскользнул с высокой кровати правителя и, сложив руки за спиной, наконец-то вышел из-за ширмы. На вид пришельцу казалось не более четырнадцати-пятнадцати лет: кожа его была нежна, как бархат, а губы свежи, как лепестки утренних роз.
Особо чувствительные особы при виде этакой неземной чистоты и совершенства непременно прослезились бы от умиления. Мальчик был красив, белокур и очарователен, словно дивный ангел.
И только в тёмном мёде холодных глаз зловеще шевелились сразу три зёрнышка зрачков.
Глава 29, в которой бросают взгляд с другой стороны баррикад
Если в Ледуме давно уже не осталось табуированных тем, а традиции и церемониальный этикет сохранились лишь в среде аристократов, да и то в значительно облегчённом варианте, то в Аманите, напротив, каждое событие в жизни человека, от момента рождения и до самой смерти, строжайшим образом контролировалось различными нормами, правилами и предписаниями.
По большей части их диктовала Святая Церковь, а также устанавливали законы светской общественной морали. Регламентировалось всё: поведение в социуме и в семье, допустимые жизненные сценарии, внешний вид, даже цвета одежды, ношение которых дозволялось в зависимости от статуса и нюансов положения.
Нарушение формальностей неминуемо каралось. В зависимости от тяжести проступка наказание могло быть разным – от всеобщего порицания или даже изгнания до публичных пыток и смертной казни.
Лорд Октавиан Второй Севир был молод, и косность старых правил в значительной степени удручала его.
Однако в то же самое время правитель понимал, что соблюдение их держит общество в порядке, делает его более управляемым и стабильным, хотя и медлительным. И уж конечно, открыто выступать против древних, устоявшихся веками законов не стоило, по крайней мере, сейчас, когда власть его так непродолжительна.
Всякое действие рождает противодействие: люди обязательно будут сопротивляться новшествам, даже если те в конечном счёте облегчают и упрощают жизнь.
Увы, один человек не может сломать систему, будь он даже правителем города, даже самим лордом-защитником белой столицы Бреонии. Окружение делало лорда: свита влиятельных советников и сановников, с которыми волей-неволей приходилось считаться. Испокон веку власть правителя Аманиты зиждется на поддержке могущественной родовой знати, и не ему менять заведенный устав.
