— Понятно, — кивнул я.
Милана поднялась.
— Всё, мне надо уходить. Встретимся через сутки, Максим.
— Как сообщить, где буду?
— Высший тебя найдёт. — Она слабо улыбнулась. — Придумай что-нибудь, а?
Нетронутый чай так и остался на столе.
…По крайней мере, у меня впереди были целые сутки.
День, ночь и утро лета.
Целая вечность, если подойти с умом.
Я так и вышел из дома в плаще. Хотя московская погода нынче так переменчива, что дневной зной мог быстро смениться грозой. Отсутствие Луны виновато.
Посмотрев в небо, на лунное кольцо, я подумал, что любой Высший способен слепить наш несчастный спутник обратно. Наверное, и я могу. Вот только то, что во мне, — молчит, пробуждаясь лишь для странных нелогичных поступков.
Ну зачем я пытался выбросить из нашего мира Высшего вместе с Миланой и Дариной? И с самим собой, уж если на то пошло?
Я брёл куда-то в сторону Арбата, но не по Никитскому или Мерзляковскому переулкам, что имело бы хоть какой-то смысл, а через дворы, забирая в сторону Садового, ныряя в те неприметные калитки и проходы, что знают лишь местные.
И бормотал, разговаривая сам с собой, точнее — с тем, кто из меня когда-то вырастет:
— Ну, чего ты хочешь? Что ты затеял? Я не стану драться с Миланой, когда в ней Высший. И ты проиграешь. Меня убьют, и ты умрёшь. Ясно? Ну хоть поговори со мной, чужой Высший не брезговал!
Но он, разумеется, молчал.
— Я тебя буду звать Супермакс, — продолжал я. — Знаешь, почему? Это смешно звучит. Стыдно быть Супермаксом. Это имя для пса-супергероя.
Никакого ответа. Но я не сдавался. И когда вышел к памятнику писателю Бунину на Поварской, остановился и очень внимательно огляделся.
А может, я не зря так иду?
Может быть, мой молчаливый Супермакс меня ведёт… привёл сюда?
Надеяться на то, что поэтический бомж Андрей, в нашей реальности вырвавшийся из личности Прежнего, окажется именно здесь, не стоило. Он ведь ходит между памятниками поэтам, а Бунин писатель. Я точно знаю, я читал сборник его рассказов «Тёмные аллеи», когда учился в седьмом классе.
Может, он и стихи писал?
В старину все писатели не только прозу сочиняли, но и стихи. Наверное, подразумевалось, что если умеешь складывать слова, то уж рифму как-нибудь к ним прикрутишь. Ну или это у них считалось чем-то обязательным, как для любого музыканта — немного наигрывать на пианино.
Но бомжа Андрея тут не было.
Однако я заподозрил, что и впрямь иду не куда глаза глядят, а с какой-то целью. Чуть дальше по Борисоглебскому должен быть ещё какой-то памятник, то ли Ахматовой, то ли Цветаевой, я их вечно путаю.
Я ускорил шаг и через пару минут оказался возле памятника женщине, которая сидела в задумчивости, склонив голову на руки.
Точно, Цветаева. Напротив, оказывается, был её дом-музей. Даже как-то неудобно, что всю жизнь рядом прожил, а не запомнил.
Но Андрея тут тоже не оказалось. Стояли две некрасивые тощие девушки, взявшиеся за руки, у гранитного подножья памятника лежал букетик красных роз.
Я подождал немного, но девушки явно не собирались куда-то двигаться. Пришлось их побеспокоить.
— Привет, — сказал я. — Вы тут не видели странного человека? Немолодой, одет скорее всего как попало. Может, даже на бомжа похож.
Одна из девушек посмотрела на меня и фыркнула:
— Не видели. Зря пикапишь.
— Да я не… — махнув рукой, я отошёл в сторону. Наверное, это были какие-то фанатичные поклонницы поэтессы, а я их отвлёк. Пикапить… было бы кого…
И всё-таки я же не зря сюда шёл. И не зря, наверное, ещё в квартире подумал об единственном человеке, который, хоть и безумен, но может что-то разумное посоветовать.
— Не хочешь говорить, так и не надо, — пробормотал я, чувствуя, что девицы косятся на меня. — Но мне нужно найти Андрея. Либо я сейчас пойду, куда глаза глядят. Побегу! Либо ты поможешь…
Кажется, я моргнул.
Потому что мир вокруг изменился, а как это произошло, я не заметил.
Над головой были тучи, накрапывал мелкий дождик.
Тихо, очень тихо. Только откуда-то доносится лёгкий гул машин, поблизости шла трасса.
Вокруг — высокие деревья. И очень, очень много старых надгробий — покосившихся, со стёртыми буквами, почти все без оградок.
Меня занесло на кладбище!
Но хотя бы я убедился, что мой Высший слушает меня. И даже как-то реагирует.
Что же это значит? Андрей умер, его похоронили?
Да непохоже, что тут часто хоронят… А судя по группе людей в сторонке, стоящих рядом с тихо говорящей женщиной, по виду типичным экскурсоводом, кладбище непростое.
Я пошёл между могилами, невольно читая имена. Многие казались смутно знакомыми. Какое-то кладбище писателей?
И тут я увидел Андрея.
Бомж сидел на корточках перед одним из надгробий, водил в воздухе рукой, будто дирижируя. Окликнуть его я не рискнул, кричать на кладбище как-то неправильно, поэтому пошёл быстрым шагом. Дорожки между могилами местами были заросшие, кое-где пробивались корни деревьев. Ну, в общем, толпы посетителей сюда не ходили, наверное, кладбище где-то на отшибе или за городом.
Я подошёл к Андрею и остановился. На памятнике из серого камня было только имя «Арсений Тарковский» и даты жизни. Андрей что-то бормотал, я прислушался:
— Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком…
[10]
Андрей замолчал. Скосил на меня глаза. Неожиданно светло улыбнулся и замахал руками в воздухе.
— Максим! Максим! Друг мой, ты вернулся из странствий!
— Да, — я невольно улыбнулся в ответ. — Хорошо, что я вас нашёл.
Андрей кивнул и торжественно произнёс:
Когда тебе придется туго,
Найдешь и сто рублей и друга.
Себя найти куда трудней,
Чем друга или сто рублей.
Ты вывернешься наизнанку,
Себя обшаришь спозаранку,
В одно смешаешь явь и сны,
Увидишь мир со стороны.
[11]
Он попробовал подняться, крякнул, чуть не завалившись набок, опёрся о траву.
