— Дорогой Максим, не будет ли обременительной просьба помочь мне подняться. У меня затекли ноги…
Я протянул руку и помог ему встать.
— Да и колени у меня давно не те, что в молодости, — со вздохом продолжил Андрей. — Честно говоря, из всех моих органов уважения заслуживают лишь мозг и печень… Но не будем о грустном!
Андрей был одет в какой-то унылый тёмно-синий костюм того скучного официального кроя, что позволяет ходить в нём хоть в магазин за кефиром, хоть на приём к президенту. Под пиджаком, впрочем, была легкомысленная рубашка, оранжевая с белым, да ещё и с оторванной на видном месте пуговицей. Костюм был когда-то хорошим, но сейчас явно нуждался в химчистке.
Или, как минимум, в сушке.
— Вы промокли, — сказал я.
— Небо плачет, — сообщил Андрей. — На кладбище это уместно, я нарочно ждал дождя… В Москве льёт?
— Нет ещё. А мы где?
Он вопросу не удивился.
— В Переделкино. Хорошее тут кладбище, много великих тут спят. Понимаешь, Максим, один-то памятник есть у каждого поэта, даже если в городах изваяний не удостоились… Тут хорошо… Женя Евтушенко тут, Боря Пастернак, Роберт Рождественский… ах, какие имена, какие имена, Максим! Какая сила! И те, что в тени у них были, тоже здесь… многие… дедушку Корнея и ты, наверное, знаешь?
— Чуковского? — Мне даже стало обидно. — Знаю, конечно! А Тарковский разве писал стихи? Он ведь кино снимал!
Андрей вздохнул.
— Кино сын его снимал, вот, крест стоит… Арсений стихи писал.
— А я в городе вас искал вначале. У памятника Цветаевой.
— Я там нечасто бываю, только из чувства долга. — Андрей внезапно поморщился. — Зато сюда как на праздник прихожу.
Странные у него, конечно, понятия о празднике.
Как и весь образ жизни — бродяжничать, читать стихи памятникам поэтов и пить без отдыха.
Словно услышав мои мысли, Андрей достал из внутреннего кармана пиджака маленькую фляжку, уже наполовину пустую, осушил её в два глотка. Выдохнул и сказал:
— Тебе не предлагаю, помню, ты не пьёшь. Очень мне нравится ваше поколение, здоровье бережёте… Ты пришёл послушать стихи?
Я неловко пожал плечами.
— Да ничего, — сказал Андрей беззаботно. — Время читать и слушать стихи придёт, непременно! Главное, до него дожить.
Пустую фляжку он спрятал обратно, а из другого кармана достал мятый галстук — такой безумной расцветки, что оранжевая рубашка померкла. Встряхнул, сказал, будто это что-то разъясняло:
— Мне сейчас к Жене Евтушенко… Вот только уйдёт экскурсия от памятника…. Так зачем ты пришёл? И кто ты теперь, Максим?
Взгляд у него был совершенно трезвым и без тени безумия.
— Я больше, чем раньше, — признался я. — Во мне сидит Высший.
— И сейчас? — с лёгкой опаской спросил Андрей.
— Угу.
— Но это же… не в первый раз…
— Это другой Высший. Тот был чужой, его основа Милана, а для этого основа — я!
Бомж нахмурился. Подошёл ближе, с тревогой заглянул в глаза.
— А как ты ощущаешь его присутствие? Как нечто находящееся внутри тебя и вызывающее беспокойство? Его голос звучит внутри головы или снаружи?
— Я не псих! — выкрикнул я возмущённо.
— Нет-нет, я вовсе не это хотел сказать… — пряча глаза, произнёс Андрей.
— Он вовсе со мной не говорит! Но сделал пакость Высшему Миланы… и теперь они готовятся между собой сразиться. Здесь, в нашем времени.
Андрей прищурился.
— Должен остаться только один? Оба хотят развиваться на базе человечества?
Я кивнул.
— Видишь, помню кое-что… из прошлого… — Андрей поморщился. — Удивительно. Один человек, которого используют двое Высших… какой чудовищный конфликт интересов! А в чём их смыслы?
— У Миланы вроде неплохой, — признал я. — Её Высший умеет находить общие интересы, компромиссы. Он за мирное сосуществование, в общем.
— Действительно неплохо, — признал Андрей и тут же быстро добавил: — Извините…
— Я его зову Супермакс, — мстительно сказал я.
— Извините, Супермакс, — послушно повторил Андрей. — А в чём смысл уважаемого Супермакса?
— Не знаю. Он не колется, понимаете? Не считает нужным что-то объяснять.
— Хм, — Андрей обошёл вокруг меня. — А ты уверен, что…
В следующий миг земля под ногами будто провалилась. По нам хлестнули ветви, осыпая листья и древесный сор на могилу поэта Тарковского. Мир уходил вниз… нет, это мы взмывали в небо. Быстро, тучи мы пронзили через мгновение, вырвались в ослепительный солнечный свет, пробили ещё какие-то облачка, лёгкие и воздушные. Вокруг ревел яростный воздушный поток, но у нас даже волосы на голове не шевельнулись. Мы поднимались всё выше и выше, Андрей одной рукой судорожно вцепился мне в локоть, другой, с зажатым в ней галстуком, ловко выхватил полную стеклянную фляжку (склад у него, что ли, в пиджаке?), вцепившись зубами в пробку открутил её, глотнул. Спрятал обратно. И твёрдым голосом сказал:
— Простите, с детства боюсь упасть…
Небо вокруг потемнело, как бывает, если летишь в самолёте на большой высоте. Мы продолжали подниматься.
— Это не я делаю, — пояснил я. Пошевелил ногами. Они свободно двигались в воздухе, но стоило остановиться — как будто находили опору.
— Я всё понял, я верю, верю. — Андрей глянул вверх, поёжился. — Очень… убедительно. А мы не задохнёмся?
— Уже бы задохнулись, — глядя, как горизонт начинает закругляться, ответил я. — Мы в стратосфере.
— И куда он нас… тащит?
— Он меня к вам перенёс, — сказал я. — Понимаете? Значит, хочет, чтобы вы что-то сказали. Как-то помогли!
— Помочь победить другого Высшего? — Андрей захихикал. Кажется, алкоголь всё-таки победил даже его подготовленный организм. — Я не Высший! Я не порождал такие смыслы и не встречал их! Я был частью Прежнего, который когда-нибудь может стать частью другого Высшего, но я лишь капля в дожде! И я давно высох, я отказался, ушёл, струсил… побрезговал. Я параноик и алкоголик, у меня даже диагнозы есть! Что я могу сказать сверхразуму?
— Вы должны что-то сказать мне!
— Что? — Андрей снова засмеялся. — Ты хороший, добрый, ответственный мальчик, который старается всё делать хорошо. Тебе приходится туго, а ты заботишься о других. Ты даже породил какой-то великий смысл, который сможет изменить мир!
— Но я не понимаю, какой!
— Вот! — выкрикнул Андрей. — Тогда понятно, почему он с тобой не говорит! Ты не осознал себя до конца. Ты не понимаешь, что в себе несёшь!
— Но он-то знает!
