Изрёк:
— Дрянь какую-то слушаешь.
— Чайковского, — забирая наушник, ответил подросток. — Извините, вы меня отвлекаете.
Если он не напрашивался на разборку, то я Дед Мороз!
— А ты знаешь, что твой Чайковский педик? — спросил парень.
— Вам лучше знать. — Подросток демонстративно вставил наушник обратно в ухо и уставился в книжку.
Честно говоря, я обрадовался. Мне хотелось отвлечься.
Я встал, подошёл, наклонился над парнями. Негромко сказал:
— Встали, вышли в соседний вагон и до Москвы едете молча.
— А то что? — спросил молчавший до сих пор парень, над которым я нависал. Я посмотрел ему в глаза.
— А то я оторву вам руки. Может быть, и головы.
Конечно, я бы не стал этого делать.
Только если бы превратился в Защитника, но этого не требовалось.
В глазах у парня вдруг появился страх. Он молча встал, за ним поднялись его приятели. Кажется, те были уверены, что начнутся разборки, но нет — товарищ молча потащил их по проходу.
Даже не матюкнулся и не попытался бросить на ходу «псих» или ещё как-то спасти репутацию.
Не в первый раз убеждаюсь, что чем люди проще, тем быстрее чувствуют реальную угрозу. Не понимают, что происходит, но чувствуют.
Я сел напротив подростка. Тот снял наушники, уставился на меня. Взгляд у него всё-таки был напряжённый.
— Вы им что, ствол показали? — спросил он хриплым, недавно сломавшимся голосом. — Или удостоверение?
— Нет, просто пригрозил искалечить, — ответил я и растерянно подумал, что ведь «корочка» у меня и впрямь есть. — А ты зачем нарывался на драку?
Пацан помолчал. Потом сказал:
— Тренирую характер.
— Ты вначале тело потренируй, а потом за характер берись, — посоветовал я.
— Что б они мне сделали? Тут люди.
— Много к тебе людей подошло?
Подросток подумал, потом ухмыльнулся.
— Вы же подошли. Хорошие люди всегда есть.
— Балбес ты. — Я покачал головой. — Не нарывайся попусту. Они пьяны, а им много не надо, мозги-то крохотные.
Мы обменялись усмешками, потом я встал и пошёл в тамбур. Лучше понаблюдать через стекло за дураками.
Но в соседнем вагоне тех уже не было. Ушли подальше. Мы уже подъезжали к Киевскому вокзалу, я встал у дверей, глядя в замызганное стекло. Кроме меня в тамбуре был только пожилой мужчина, стоящий в углу и тихонько куривший электронную сигарету, пряча её в кулаке.
Стукнула дверь, подошёл подросток, за которого я заступился. Сказал без предисловий:
— Извините, я соврал. Я вовсе не тренировал характер. Пытался понять, есть ли он вообще у меня.
Я посмотрел на него и позволил смыслу сработать. Покачал головой:
— Зря. Не надо проверять, достоин ли ты её. Надо в это верить.
— Догадались? Но вы не понимаете, я…
— Понимаю. Не вмешался, сделал вид, что всё в порядке, струсил… Ну так нагрубить в ответ хулиганам — не смелость, а глупость.
— Сейчас скажете, что надо идти заниматься единоборствами? Или в армию по контракту?
— А это всем по-разному. Может, тебе достаточно санитаром в больнице поработать, прежде чем в медицинский поступать.
Подросток нахмурился.
— Откуда вы знаете?
— От верблюда.
— Вы странный. — Он насупился, глядя на меня. — Мне показалось, что вы добрый.
— Нет, — ответил я задумчиво. — Я не добрый. Я просто не злой.
Поезд остановился, двери с мягким шипением разошлись.
Я вышел на перрон, оставив юнца маяться в его подростковом аду, когда лёгкая ссора с девчонкой, о которой он забудет через месяц, кажется концом света. Пошёл к метро.
А ведь я правду сказал.
Я ему помог вовсе не потому, что добрый. Добрые люди, пережив мои приключения, ночами бы спать не смогли. А я спокоен и уверен, что поступал правильно. И когда рвал на части сумасшедших лавли, и когда убивал гвардейцев на Трисгарде, и обрекая на смерть людей на Ровиане.
Но я и не злой, честное слово! Злой, как мне кажется, совершает свои злодейства с удовольствием. У меня же никакой радости от этого не было.
Ну и что же я тогда за тварь?
Меня мягко взяли за рукав плаща у самого входа в метро.
— Максим?
Вначале я подумал, что меня нагнал нервный подросток, потом понял, что и голос совсем другой, и парню я не представился. Оказалось, что меня остановил грузный немолодой дядька, одетый в такие старомодные, узковатые ему пиджак и брюки, в такие невыразительные чёрные лакированные ботинки (при этом одежда и обувь выглядели совершенно не ношеными), словно он с трудом влез в свой свадебный наряд. Бывают такие люди, им одного костюма хватает на всю жизнь: в нём женятся, ходят на чужие свадьбы и похороны, выходят на пенсию, а потом ложатся в гроб.
— Да, — сказал я, отходя с прохода.
— Пойдёмте со мной, — сказал мужчина. — С вами поговорить хотят.
На человека из ведомства Лихачёва или Леонида Владимировича он никак не походил. Почти машинально я прочитал его.
В общем, почти неплохой человек. Почти честный. Почти любит жену и ещё одну женщину. Всё «почти», но так часто бывает.
Напуганный, но в меру. Чего-то совсем плохого не ждёт. Наоборот, предвкушает что-то очень хорошее для себя. Но волнуется изрядно, на лбу пот проступает.
— Кто ждёт? — спросил я.
— Вы его знаете, — уклончиво ответил мужчина. — Тут рядом, в машине.
— Идём, — согласился я.
В конце концов, чего мне-то бояться?
Во мне сидит Высший, а другой Высший намерен меня завтра прикончить.
Я молча пошёл за мужчиной. Мы пересекли площадь Киевского вокзала, спустились на парковку торгового центра — не для посетителей, а ту, где разгружаются магазины.
Припаркованная там машина оказалась небольшим рефрижератором с надписью «Дары далёких морей» по борту и рисунком, изображающим жизнерадостных омаров и рыб в лазоревой воде. Удивительная привычка у рекламщиков — на упаковках яиц рисовать счастливых куриц и пушистых цыплят, а на банках тушёнки — довольных коров и овец…
Сам мужчина остановился в стороне, у кабины, кивнул мне на заднюю дверь рефрижератора. Я огляделся. Парковка была умеренно заполнена грузовичками и фургонами, обычно они приезжают по ночам. Из одного грузовика разгружали тюки туалетной бумаги и разовых полотенец, из другого здоровенные коробки с какой-то техникой.
Пожав плечами, я подошёл к дверям рефрижератора. Они были чуть приоткрыты, я осторожно заглянул внутрь.
