К счастью, вид Ватикана вскоре развеял его сомнения. Приблизившись к собору Святого Петра, он был ошеломлен несравненным величием этого гигантского храма. Многие месяцы этот собор был его пламенной мечтой! И вот он здесь, наконец-то видит его воочию! И, стоя на коленях у могилы первого из апостолов, он даже пролил слезу. Подумать только, скоро его, как и всех новобранцев, представят публике и он получит благословение верховного понтифика…
Казармы не вызывали особого ужаса. Его новое жилье казалось спартанским по сравнению с его прекрасной квартирой на Фобур-Сент-Оноре, которая была его обычным прибежищем в Париже. Кажется, в некоторых бараках не хватает соломенных матрасов. Монсеньор де Мерод должен был сделать восемьсот гамаков для добровольцев папы, но здесь не было ни единого!
[186] Зуавы спят на голой земле, подложив под голову скрещенные руки вместо подушки. На войне как на войне! Эммануэль не привередлив. Он с нетерпением ожидает первых экспедиций. Он уже видит, как ест из солдатского котелка, как спит на соломе в хлеву, посреди красивой римской деревни, с ее очаровательными холмами, кипарисами, похожими на большие темные свечи. Вполне достаточно, чтобы удовлетворить скромный поэтический ум.
На следующий день в три часа пополудни Эммануэль и Альфонс встретились с молодым капелланом Даниэлем
[187], чтобы принести присягу на Евангелии в Латеранской базилике, матери всех церквей в мире:
«Я клянусь Всемогущим Богом быть послушным и верным моему повелителю Понтифику римскому, нашему Святейшему Отцу – папе Пию IX и его законным преемникам. Я клянусь служить ему с честью и преданностью и пожертвовать своей жизнью ради защиты его величественной и священной особы, для поддержки его суверенитета и защиты его прав. Я клянусь, что не буду принадлежать ни к какой-либо секте, ни гражданской, ни религиозной, ни к какому-либо тайному обществу или корпорации, чьей целью прямо или косвенно является оскорбление католической религии и развращение общества. Я также клянусь Богом, самым добрым и самым великим, что у меня нет никаких связей, прямых или косвенных, с какими бы то ни было врагами религии и Понтификов римских. […] Да поможет мне Бог и его святое Евангелие, данное Господом нашим Иисусом Христом. Да будет так».
Никто уже не узнает, почему Эммануэль сразу же приглянулся своему капитану Гиацинту де Гесбриану, которого все называли «старый змей». Офицер представил его своим товарищам из восьмой роты, месье Сен-Шерону, Талуэ, Турнемиру, Экзеа, Ренжерве, Рошевиру, Ля Турфондю, и многим другим аристократам, пылающим молодостью и страстью, которые жаждали отомстить за засаду в Кастельфидардо и показать врагу, чего стоят благородные храбрые люди и христиане. Все указывало на то, что Пьемонт не замедлит совершить свое преступление. Эти люди шумно готовились к битве!
Но их ждало разочарование. На протяжении нескольких лет боевые действия были редкостью и ограничились всего лишь несколькими стычками…
Что делать с этими тысячами иностранных добровольцев, стоящих с оружием в руках, ожидая боя? Чем занять войска? Зуавам было скучно. По вечерам в казармах, как и в лагерях, можно услышать песни и ссоры, которые вносят некоторое оживление в эту безнадежную монотонность. Священники могли сколько угодно проповедовать целомудрие, но из-за безделья многие из защитников престола и понтификата больше не могут служить истинными образцами добродетели. Это касалось прежде всего соотечественников Эммануэля. Бретонцы – славные парни, но пьяницы еще те! Возвращаются ночью под хмельком. Шумят на улицах, и количество жалоб на них все увеличивается. Впрочем, ничем не занятая армия предлагает только споры о расквартировании и ссоры между офицерами…
Чтобы устранить этот беспорядок, было решено держать бойцов в боеготовности постоянными учениями. Для этого периодически устраивают тревоги, за ними следуют еще тревоги, марши и последующее возвращение в лагерь, патрули и бесконечные рекогносцировки. И даже если они пришли сюда не за званиями, каждый день неизбежны построения, неизменно звучит горн в шесть часов утра, все так же долги часы тренировок, вахты и прочая рутина. Здесь рыцари чистят свои башмаки, бароны натирают до блеска свои патронные сумки, графы приносят мясо из мясной лавки, маркизы носят воду для своего отряда, а виконты убирают метлами клозет. В первые месяцы такая солдатская жизнь вполне приемлема. Но в конце концов ее поэзия начинает приедаться
[188]. Некоторые добровольцы идут просить окончательного увольнения со службы.
И поэтому, дабы избежать сокращения личного состава, рекрутов решили приобщить к делу. В Риме зуавов обязали присутствовать на всех папских мессах и крупных торжествах. По воскресеньям на эспланаде собора Святого Петра они выстраиваются плотными рядами среди красных мантий, волочащихся за прелатами, среди швейцарских гвардейцев, крестов, митр, сверкающих красками и драгоценными камнями, а облаченный в белые одежды папа проходит мимо них под звон колоколов, чтобы выйти на улицу и благословить мир
[189].
Однажды Эммануэль вздрогнул, когда понял, что юная красавица, которую он ясно разглядел вдалеке, оказалась прославленной героиней Гаэты. Она выделялась на фоне своего неприметного окружения.
Другие члены неаполитанского двора в сравнении с ней выглядели как ворох опавших листьев. Он смотрел только на нее. Казалось, она затмила собой горизонт. В тот момент он даже не мог предвидеть, какое сильное впечатление это на него произведет. Он невольно отпрянул.
Говорят, что правители Королевства Обеих Сицилий порой посещают военные лагеря
[190]. Поговаривают даже, что иногда они заходят в палатки, чтобы воодушевить зуавов. Самые счастливые из них получили от королевы фотографии, подписанные ее рукой. Прибудут ли Их Величества в Ананьи? Неизвестно.
Эммануэля вместе с другими семьюстами бойцами мобилизовали в этот маленький унылый городок для проведения строительных работ, чтобы подготовиться к празднику Тела и Крови Христовых. Именно там, в Сабинских горах, неподалеку от неаполитанской границы, бойцов обучали маневрам и дисциплине. Все были вовлечены в работу: одни распиливали доски, напевая песни, другие занимались вырубкой деревьев, а кто-то плел гирлянды из плюща и цветов, чтобы соорудить в нише алтарь в форме скалы, покрытой мхом, сохранив при этом ее готический стиль, и чтобы она могла вместить раздачу хлеба и вина для Святого Причастия.
На следующий день после празднества произошел большой скандал. Французская жандармерия в Риме сообщила всем заинтересованным, что зуавы лицемерно отказывались приветствовать французский флаг. Когда проносили трехцветное знамя, никто не снял головного убора
[191]. Хотя к тому времени, когда прибыли первые добровольцы, отношения Луи Наполеона с оккупационной армией были прекрасными. Будь то солдаты папы или солдаты императора, французы братались взахлеб в остериях. Но, увы, отношения стали прохладными с тех самых пор, как Париж запретил экспедиционному корпусу общаться с зуавами либо действовать с ними заодно.
