Крестьянин открывает ему дверь. Бедный Эммануэль, обливающийся потом, ослабевший, с больными легкими, входит в дом, хватаясь по пути за предметы и ища опоры, чтобы избежать головокружения, прежде чем упасть на стул в оцепенении. Швабский фермер, охваченный жалостью, понимает, что жизнь или смерть этого бродяги в его руках: у него жар. Он предлагает ему выпить, а затем помогает прилечь. Его сон, глубокий, как обморок, будет долгим.
Ночь прошла, и начался день, когда он снова открыл глаза. Проходит некоторое время, пока он поймет, что происходит. Затем он окончательно приходит в себя.
В любой другой ситуации Эммануэль с ужасом отбросил бы мысль об обмане своего благодетеля. Но в этих обстоятельствах риск сказать правду слишком велик. С помощью трех слов немецкого языка, которым научила его Мария София, он объясняет доброму самаритянину, что едет навестить друга, служащего в доме герцога Людвига в Баварии.
Сострадательный крестьянин верит ему и провожает в Аугсбург. Там Эммануэль бродит из церкви в церковь до ночи, чтобы не быть замеченным, а потом ему удается заполучить аудиенцию у брата Марии Софии в его резиденции на улице Максимилианштрассе
[265], недалеко от базилики Святых Ульриха и Афры.
Увидев его в поношенном свитере и с отросшей бородой, Людвиг подумал, что видит покойника. Эммануэль с тревогой спрашивает о здоровье той, кого он любит, а затем обращается к солдату, к мужчине, который отказался от своего права наследования в майорате, чтобы жениться на крестьянке Генриетте Мендель. Он понимает его и сострадает. Он хочет снова увидеть Марию Софию. Он просто должен увидеть ее снова. Могут ли у него отобрать дочь? Неужели позволительно ему так страдать без надежды и утешения?
Увидеть королеву? Разумеется, нет. В этом вопросе Людвиг непреклонен. Государственные дела не должны осложняться сердечными делами. Пребывание государыни в Баварии – это вопрос высокой политики, в котором никто не позволит себе ни малейшей уступки.
Брат Марии Софии – который не умеет скрывать свои эмоции – тронут благородством Лаваиса, его прошлым служением Святому Отцу и его несчастной судьбой. По правде говоря, он сочувствует и понимает бунт своей сестры против этого мира, который не испытывал жалости к ней все двадцать лет. Прежде всего он чувствует, что отречение не может быть единственным выходом. Он знает юную королеву активной, готовой на любые безумства, вплоть до того, чтобы пожертвовать всем: собой, своей честью и короной Неаполя. Ее разлучили с любимым человеком. Завтра ей придется отдать плод их любви какой-нибудь наемной кормилице. Если она узнает, что вдобавок ко всем страданиям де Лаваис арестован, все будет еще ужаснее: ее не только никогда не увидят в Риме или даже в Мюнхене, но она может сбежать и выбрать существование вне закона. Здесь требовалось действовать, найти компромисс, чтобы избежать катастрофы.
С наступлением темноты он со всеми предосторожностями сопровождает француза в небольшой дом своего друга, профессора Макса Хаттлера в районе Пфаффенгасхен, в четверти часа ходьбы от монастыря Святой Урсулы. По словам графини Лариш, здесь спрятали Дэзи. Этот бывший священник и учитель философии однажды станет редактором газеты Bayerischen Kurier. Под его покровительством новорожденное дитя отдали на попечение баварки по имени Мехтильда. По словам графини, эта женщина была сестрой некоего Филиппа, конюха из конюшен Марии Софии.
Перед ребенком, который спит в своей кроватке, улыбаясь во сне, Эммануэль падает на колени, не в силах произнести ни слова. Затем с большой ловкостью и легкостью, как будто бог вложил в него умение обращаться с младенцами, он берет девочку в кружевах на руки. Он остается с ней на всю ночь.
На следующее утро Хаттлеру не без труда удается убедить его покинуть королевство, утверждая, что он не сможет долго обманывать бдительность полиции. Он предлагает ему новое пальто и настаивает на том, что проводит Эммануэля до Гауптбанхофе, вокзала Аугсбурга, откуда первый же поезд увезет француза, обуреваемого самыми грустными мыслями, которые когда-либо занимали его ум.
Шантаж ради возвращения в Рим?
Проходят недели. Разносятся самые разнообразные сплетни. Женевская газета даже упоминает о тайном пребывании королевы в Париже
[266]. Затем мы узнаем, что, ко всеобщему удивлению, она возвращается в Рим. Мария София оставляет дочку, которой уже почти пять месяцев. Перед отъездом ей разрешили увидеться с дочерью один раз, только один раз, в маленьком доме в Пфаффенгасхене. Она пролила все слезы и ощутила все страдания матери, которую внезапно заставляют разорвать самую священную из привязанностей.
13 апреля 1863 года в половине восьмого вечера в сопровождении нескольких родственников и четырехсот человек эскорта Мария София причалила к Чивитавеккья на борту испанского парохода «Консепсьон». Франциск II, прибывший на побережье за час до этого, встреченный двадцатью одним выстрелом из пушек, поднимается на борт. Супруги обедают и проводят часть вечера на фрегате, а затем около половины одиннадцатого отправляются на украшенный в их честь иллюминацией вокзал. По прибытии в Рим все неаполитанские иммигранты и несколько семей из высшей римской аристократии ждут их на набережной. Марию Софию, которую зрители находят похудевшей, назавтра в полдень ожидает Святой Отец, который позволил ей немного отдохнуть, прежде чем дать ей аудиенцию.
Какие причины ослабили ее волю, остававшуюся непоколебимой в течение последних девяти месяцев?
Графиня Лариш утверждает, что, поддавшись уговорам своих близких и убедительному тону прелата Якоба фон Тюрка, который вскоре станет капелланом королевской семьи и духовником Людвига II Баварского, ее тетя согласилась бы вернуться в святой город в единственном случае: если бы она могла во всем признаться своему мужу. Тогда она написала бы Эммануэлю, умоляя его забыть обо всем и больше никогда не писать ей. В свою очередь, Франциск II только взял на себя обязательство больше не принуждать Марию Софию к совместной жизни с королевой-матерью и согласился отослать некоторых людей, в том числе горничную, которая так часто шпионила за его женой по поручению вдовствующей королевы Марии Терезы
[267].
Я не в силах поверить в эту историю. Независимо от того, разоблачил ли он их сам или кто-то ему рассказал
[268], Франциск II, безусловно, знает все о неверности своей жены и ее родах. Конечно, он не упоминает об этом в своих личных заметках, да и может ли монарх доверить эту государственную тайну своему личному дневнику
[269]?
