Он зашелся кашлем и, смертельно бледный, опустился в кресло, а она смотрела на него глазами оценщика, прикидывая, сколько времени он ещё проживет.
— Я пошлю за ней, — бормотала она, — если ты согласишься, чтобы я оставалась в комнате вместе с вами.
Свойственная ему мягкость и страстное желание увидеть Сью заставили Джуда уступить, хотя он был сильно раздражен.
— Согласен, почти беззвучно прошептал он. — Только пошли за ней!
Вечером он спросил Арабеллу, написала ли она Сью.
— Да, — ответила Арабелла. — Я написала записку, что ты болен, и просила приехать завтра или послезавтра. Вот только еще не отправила.
Весь следующий день Джуд томился неизвестностью, отослала ли Арабелла записку, но спрашивать ее не хотел, и безумная, готовая жить на хлебе и воде надежда заставляла его трепетать в ожидании. Он знал время прибытия поездов, с которыми Сью могла приехать, и всякий раз обращался в слух, надеясь услышать ее шаги.
Она не приехала, но Джуд упорно не желал спрашивать Арабеллу. Он ждал и надеялся и весь следующий день. Сью не появлялась, и от нее не было ответного письма. Тогда он решил про себя, что Арабелла хоть и написала записку, но не послала ее. Что-то неуловимое в ее поведении подтверждало это. Он был настолько слаб физически, что плакал от разочарования, когда Арабелла не могла его видеть. Его подозрения были обоснованны. Арабелла, как большинство сиделок, видела свой долг по отношению к больному в том, чтобы всячески успокаивать его, но отнюдь не выполнять его причуды.
Джуд ни словом больше не обмолвился ни о своем желании, ни о своих подозрениях. В нем молчаливо зрело решение, которое хотя и не прибавляло ему сил, зато возвратило ему душевное равновесие и спокойствие. И однажды, вернувшись после двухчасовой отлучки домой, Арабелла вошла в комнату и увидела пустое кресло.
Она плюхнулась на кровать и задумалась.
— Куда же это он делся, черт подери? — пробормотала она.
Все утро, с небольшими промежутками, лил дождь, гонимый северо-восточным ветром, и, глядя в окно на потоки воды, хлещущие из водосточных труб, всякий сказал бы, что больной человек не может выйти из дома в такую погоду, не обрекая себя на верную смерть. Однако предположение, что Джуд ушел, все настойчивее овладевало Арабеллой и превратилось в уверенность, когда она обыскала весь дом. "Если он такой дурак, пусть пеняет на себя, — подумала она. — Я тут ничего не могу поделать".
А Джуд тем временем сидел в поезде, подходившем к Элфредстону, нелепо закутанный, бледный, как алебастровое изваяние, привлекая пристальное внимание всех пассажиров. Час спустя его худую фигуру в длинном пальто, с одеялом, но без зонта, можно было видеть под проливным дождем на дороге в Мэригрин, до деревни было пять миль. Лицо его выражало решимость, только ею одной он и держался, так как сил у него оставалось мало. Взобравшись на холм, он совсем выдохся, однако упорно шел дальше и в половине четвертого добрался до знакомого колодца в Мэригрин. Дождь всех разогнал по домам, поэтому никто не видел, как он пересек лужайку и подошел к двери церкви, оказавшейся незапертой. Здесь он остановился, глядя, на школу, откуда доносился обычный гул детских голосов, еще не познавших, что "вся тварь совокупно стенает и мучится доныне".
Джуд ждал, пока из школы не вышел маленький мальчик, — очевидно, ему по какой-то причине разрешили уйти домой до окончания занятий. Джуд помахал рукой, и ребенок подошел к нему.
— Пожалуйста, пойди в дом, где живет учитель, и спроси миссис Филотсон, не будет ли она так добра прийти на несколько минут в церковь.
Ребенок отправился по ее поручению, и Джуд услышал, как он постучал в дверь дома. Сам он вошел в церковь. Все здесь было новое, за исключением сохранившихся от старой церкви резных украшений, вделанных в новые стены. Он задержался возле них, — украшения эти, казалось, были связаны родственными узами со всеми умершими жителями Мэригрин — предками его и Сью.
У входа послышались легкие шаги, настолько легкие, что их можно было принять за шум внезапно усилившегося дождя. Он обернулся.
— Ах, я не думала, что это ты! Никак не думала… Джуд! — Ей перехватило горло, и она судорожно пыталась продохнуть. Он направился к ней, но тут она овладела собой и попятилась к выходу.
— Не уходи! Не уходи!… — взмолился он. — Я пришел в последний раз. Я не хотел вторгаться в твой дом. Больше я уже не приду. Не будь такой безжалостной. Ах, Сью, Сью! Мы держимся буквы закона, а "буква убивает"!
— Я останусь… я не буду жестокой, — проговорила она. Губы ее задрожали, и слезы покатились из глаз, когда она позволила ему приблизиться. — Но зачем ты пришел, зачем ты поступаешь так дурно после такого правильного поступка?
— Какого правильного поступка?
— Женитьбы на Арабелле. Об этом писалось в элфредстонской газете. В истинном смысле слова она всегда принадлежала только тебе, Джуд. И потому ты поступил хорошо… О, как хорошо ты поступил, поняв это и снова женившись на ней!
— Милосердный боже! И это все, что дано мне услышать, приехав сюда? Было ли в моей жизни что-нибудь более унизительное, безнравственное и противоестественное, чем этот позорный брак с Арабеллой, который называют правильным поступком? И ты тоже хороша… Считаешь себя женой Филотсона. Его женой? Но ведь ты — моя!
— Не вынуждай меня опрометью бежать от тебя. Я слабая женщина, но тут я непреклонна.
— Мне непонятно, как ты могла это сделать, как ты можешь так думать? Непонятно!
— Не надо говорить об этом. Он добрый муж мне… А я… я боролась и сопротивлялась, постилась и молилась. Я довела свою плоть до полного повиновения. И ты не должен… ты не будешь будить во мне…
— О, моя дорогая фантазерка, где твой разум? Ты, кажется, потеряла всякий здравый смысл. Я попытался бы переубедить тебя, но я знаю, что тщетно обращаться к рассудку женщины, находящейся во власти таких чувств. А может быть, ты просто обманываешь себя, как многие женщины в таких случаях, может быть, ты сама не веришь в то, что делаешь, а только притворяешься, упиваешься тонкими чувствами; которые дает наигранная религиозность?
— Упиваюсь? Как можешь ты быть таким жестоким!
— Дорогой мой друг, где же твой светлый разум, который когда-то так пленял меня! Куда девалось твое презрение к условностям? Нет, по-моему, лучше умереть!
— Ты унижаешь, ты почти оскорбляешь меня, Джуд. Уходи!
Она стремительно отвернулась от него.
— Хорошо, я уйду и никогда уже не приду повидать тебя, даже если бы у меня хватило сил, а их у меня скоро не станет. Сью, Сью! Ты недостойна любви мужчины!
От волнения у нее перехватило дыхание.
— Я не могу этого слышать! — вскричала она, вновь обратив к нему лицо и бросив на него быстрый взгляд. — Не презирай, о, не презирай меня! Целуй меня, целуй сколько хочешь, только не говори, что я струсила, что я притворщица. Этого я не вынесу! — Она бросилась к нему и, почти касаясь его губ своими, продолжала: — Я скажу тебе… да, скажу, радость моя… Это был лишь церковный брак… мнимый. Он так и сказал с самого начала.
