Через три дня вечером, когда солнце во всем своем великолепии склонялось к закату над долиной Блекмур и окна Шестона казались жителям этой долины огненными языками, больному учителю послышалось, что кто-то подъехал к дому, и через минуту в дверь спальни постучали. Филотсон не ответил, дверь нерешительно приоткрылась, и вошла Сью.
На ней был светлый весенний костюм, и в ее появлении было что-то призрачно-нереальное, словно в комнату впорхнул мотылек. Он взглянул на нее, покраснел, хотел было что-то сказать, но удержался.
— У меня нет тут никаких дел, — начала она, наклонив к нему испуганное лицо. — Но до меня дошли слухи, что ты болен, серьезно болен, и вот, зная, что ты допускаешь возможность иных отношений между мужчиной и женщиной, чем плотская любовь, — я приехала.
— Я не так уж серьезно болен, дружок мой. Мне просто нездоровится.
— Этого я не знала. Боюсь, что в таком случае мой приезд ничем не оправдан.
— Да, да. Пожалуй, тебе лучше было бы не приезжать. То есть я хочу сказать, что ты чуточку поспешила. Ну да ладно, пусть будет так. Ты, наверное, ничего не слышала о событиях в нашей школе?
— Нет. А что?
— Я ухожу отсюда на другое место. Не поладил со школьным комитетом, и мы решили расстаться — вот и все!
Ни в эту минуту, ни после Сью даже не догадывалась о том, какие неприятности он навлек на себя, дав ей свободу. Ей это просто не приходило в голову, а новостей из Шестона она не получала. Они немного поговорили о том, о сем, и когда ему был подан чай, он приказал изумленной маленькой служанке принести чашку чаю Сью. Эта молодая особа интересовалась их делами гораздо больше, чем они предполагали: спустившись в кухню, она возвела глаза к небу и в совершенном изумлении всплеснула руками. Во время чаепития Сью подошла к окну.
— Какой чудесный закат, Ричард! — проговорила она задумчиво.
— Они почти всегда хороши, когда смотришь отсюда, наверное, потому, что лучи пронизывают туман над долиной. Но это не для меня: солнце не заглядывает в сумрачный угол, где я лежу.
— А может, ты полюбуешься им хоть сегодня? Небо словно разверзлось над нами!
— И хотел бы, да не могу.
— Я помогу тебе.
— Нет… Кровать невозможно передвинуть.
— А вот посмотри, что я сделаю.
Она сняла со стены вращающееся в раме зеркало и поставила его на подоконник так, чтобы в нем отражался закат, а затем стала поворачивать до тех пор, пока отраженные лучи не упали на лицо Филотсона.
— Ну вот, теперь тебе видно, какое солнце огромное и яркое! — воскликнула она. — Я уверена… я так надеюсь на то, что оно тебя подбодрит!
В голосе ее была ласковость раскаявшегося ребенка, который не знает, чем еще он может загладить свою вину.
— Странное ты создание, — печально усмехнулся Филотсон, когда в глаза ему блеснуло солнце. — Вздумала вдруг приехать ко мне после всего того, что между, нами произошло!
— Не будем ворошить прошлое! — быстро сказала она. — Мне надо доспеть на омнибусе к ближайшему поезду. Джуд не знает, что я здесь, потому что его не было дома, когда я выезжала, так что мне надо поскорее вернуться. Я так рада, что тебе лучше, Ричард. Ты ведь не чувствуешь ко мне ненависти? Ты всегда был таким добрым моим другом!
— Рад слышать, что ты так думаешь, — хрипло проговорил он. — Нет, ненависти к тебе я не чувствую.
Пока шел этот отрывистый разговор, в комнате быстро стемнело. Когда принесли свечи и Сью было пора уезжать, она вложила свою руку в руку Филотсона, вернее, лишь слепа коснулась ее, так мимолетно было это движение. Она отвернулась, и Филотсон заметил при этом, что у неё задрожали губы и слезы набежали на глаза. Когда она почти совсем затворила за собой дверь, он вдруг позвал ее?
— Сью!
Он понимал, что ему не следует этого делать, но не мог удержаться. Она вернулась.
— Сью! — прошептал он. — Хочешь, помиримся? Оставайся… Я все прощу, все забуду.
— Нет, нет, — поспешно возразила она, — ты не можешь меня простить!
— Ты хочешь сказать, что фактически он уже стал твоим мужем?
— Считай, что так. Он хлопочет о разводе со своей женой Арабеллой.
— С женой? Для меня новость, то он женат!
— Это был неудачный брак.
— Как твой.
— Да, как мой. Он делает это не столько ради себя, сколько ради нее. Она писала, что этим он окажет ей услугу, потому что она сможет снова выйти замуж и жить, как все порядочные женщины. Джуд согласился.
— Жена?.. Услуга?.. Да, конечно, это услуга — дать ей полную свободу, хотя мне это что-то не нравится… Но как бы там ни было, я могу все простить, Сью.
— Нет, нет, я не могу вернуться к тебе после того, как поступи ла так дурно!
В лице Сью мелькнул испуг, который охватывал ее всякий раз, как Филотсон пытался выступать в роли мужа, а не друга. В таких случаях она любым способом старалась оградить себя от его супружеских чувств.
— Мне надо идти. Я приеду еще раз, можно?
— Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты осталась.
— Спасибо, Ричард, но мне надо идти. Раз ты не настолько болен, как я думала, я не могу остаться.
— Ты его — с головы до ног! — сказал Филотсон так тихо, что Сью не расслышала этих слов, закрывая за собой дверь.
Ее испугал порыв учителя, к тому же она стыдилась призваться даже ему, какой неполноценной и несовершенной должна была казаться мужчине, та любовь, которую она дарила теперь Джуду. Вот почему она не решалась сказать ему о своих неопределенных отношениях с Джудом, и Филотсон терпел адские муки, представляя себе, как это нарядное, носящее его имя существо, в котором сочувствие к нему мешается с отвращением, нетерпеливо стремится домой, к своему возлюбленному.
Джиллингем так близко принимал к сердцу дела Филотсона и так за него беспокоился, что два, а то и три раза в неделю поднимался в Шестон по круче холма, хотя путешествие в оба конца составляло около девяти миль и он совершал его между чаем и ужином, после тяжелого рабочего дня в школе. Придя в первый раз после посещения Сью, он застал своего друга в нижнем этаже и заметил, что его апатия сменилась более спокойным и сосредоточенным настроением.
— Она была у меня после твоего последнего посещения, — сказал учитель.
— Кто? Миссис Филотсон?
— Да.
— Ага!
— Значит, вы помирились?
— Нет, она просто приехала поиграть полчасика в заботливую сиделку, взбила своими белыми ручками мои подушки и уехала.
— Вот потаскушка, черт бы ее подрал!
— Что ты сказал?
— Ничего.
— Но все-таки?
— Я говорю: вот капризница, вот мучительница! Не будь она твоей женой…
