Изредка на остановках в купе заглядывал проводник и говорил, обращаясь к мальчику:
— Все в порядке, дружище, сундук твой цел и невредим в багажном вагоне.
— Спасибо, — безжизненным голосом отвечал мальчик, тщетно силясь улыбнуться.
Этого ребенка можно было бы назвать Старостью, замаскированной под Младость, причем так неудачно, что ее подлинная сущность вылезала из всех прорех. Казалось, мощная волна, вздымающаяся из темной глубины веков, то и дело вторгалась в утро дней этого ребенка, и он, равнодушно отворачиваясь от жизни, обращал свой взор назад, на огромный Океан Времени.
Пассажиры один за другим начали подремывать, даже котенок свернулся в клубок, устав возиться в тесноте, и только мальчик по-прежнему сидел неподвижно. Он как бы бодрствовал теперь и за себя и за них, подобно пленному и превращенному в карлика божеству, бесстрастно взирая на своих спутников, будто видел перед собой не их самих, а весь завершенный круг их жизней.
Это был сын Арабеллы. С обычной своей беспечностью она собралась написать о нем мужу лишь накануне прихода парохода, когда откладывать больше было невозможно, хотя она знала дату его приезда и за несколько недель до этого и в Олдбрикхем приезжала с намерением объявить Джуду о существовании малыша и о скором его прибытии. В этот самый день после полудня, когда она получила ответ от своего бывшего мужа, пароход, на борту которого находился ее сын, пришвартовался в лондонских доках, и знакомые, которым он был поручен, посадили его в кеб, сказали мальчику лэмбетский адрес Арабеллы и, распрощавшись с ним, отправились своей дорогой.
Когда он появился в трактире "Три рога", мать осмотрела его с таким видом, будто хотела сказать: "Ну, ничего другого я от тебя и не ожидала", — дала ему поесть, сунула немного денег и, невзирая на поздний час, отправила к Джуду с ближайшим поездом, чтобы он не попался на глаза ушедшему куда-то Картлетту.
Поезд пришел в Олдбрикхем, и мальчика вместе с его сундуком выставили на безлюдную платформу. Контролер взял у него билет и, чувствуя, что тут что-то не так, спросил, куда он направляется один в такой поздний час.
— На Спринг-стрит, — безучастно ответил малыш.
— Но ведь это очень далеко, чуть ли не за городом, все уже лягут спать, пока ты дойдешь.
— Мне надо туда.
— С таким сундуком тебе придется взять извозчика.
— Нет, я должен идти пешком.
— Ну ладно. Тогда оставь сундук здесь, пришлешь за ним потом. Половину пути проедешь на омнибусе, а дальше пойдешь сам.
— Я не боюсь.
— А почему тебя никто не встретил?
— Наверное, не знали, что я приеду.
— К кому же ты приехал?
— Мама не велела говорить об этом.
— Ну, тогда я могу позаботиться о твоем сундуке, а ты шагай, да побыстрее!
Мальчик молча вышел на улицу и, оглядевшись вокруг, убедился, что никто не идет и не следует за ним. Пройдя немного, он спросил, где находится нужная ему улица, и получил ответ, что ему надо идти прямо до самой окраины.
Он двинулся вперед ровным, механическим шагом и в походке его было что-то безличное, как в движений волны, ветра или облака. Он точно придерживался указанного ему направления и не бросал по сторонам любопытных взглядов. Чувствовалось, что у этого ребенка совсем иные представления о жизни, чем у других мальчиков. Дети начинают с частности и лишь потом переходят к обобщениям; они сперва знакомятся с близлежащим, затем мало-помалу постигают общее. Этот же малыш, вероятно, начал с общих жизненных истин и никогда не интересовался частностями. Для него дома, ивы и темные просторы полей вокруг были не кирпичными строениями, деревьями и лужайками, а абстрактными понятиями человеческого жилья, растительности и обширного, погруженного во мрак мира.
Он добрался до маленького переулка и постучался в дом, где жил Джуд. Тот только что лег, а Сью собиралась идти к себе в соседнюю комнату, но, услышав стук, спустилась вниз.
— Здесь живет папа? — спросил мальчик.
— Кто?
— Мистер Фаули, так его зовут.
Сью побежала к Джуду наверх, и тот поспешно сошел вниз, хотя, на ее взгляд, он страшно мешкал.
— Неужели это он так скоро? — спрашивала у него Сью.
Она пристально всматривалась в черты мальчика и вдруг ушла в соседнюю комнату. Джуд приподнял ребенка и, внимательно, с угрюмой нежностью разглядывая его, сказал, что они непременно встретили бы его, если б знали, что он приедет так скоро. Потом он усадил малыша на стул и пошел к Сью, зная ее повышенную впечатлительность и угадывая ее смятение. Сью стояла в темноте, припав головой к спинке кресла. Джуд обнял ее и, прижавшись щекой к ее лицу, прошептал:
— Что случилось?
— Арабелла сказала правду… да, правду! Я вижу в нем тебя!
— Значит, хоть что-то в моей жизни вышло так, как должно быть.
— Но другая половина его — она! И это невыносимо! Но я должна… я постараюсь привыкнуть! Да, должна!
— Ах ты маленькая ревнивица! Беру назад все свои слова о том, что ты бесполое существо. Ничего, со временем все уладится… Знаешь, милая, что мне пришло на ум? Мы воспитаем и подготовим его в университет. Может, хоть через сына я достигну того, что не удалось мне самому. Теперь ведь беднякам облегчают условия приема.
— Ах ты, мечтатель! — сказала она, и, взявшись за руки, они вместе вышли к мальчику. Теперь тот, в свою очередь, стал пристально разглядывать ее.
— Это вы наконец моя настоящая мама?
— А разве похоже, что я жена твоего отца?
— Да, но только он, кажется, любит вас, а вы его… Можно, я буду называть вас мамой?
Ребенок с тоской взглянул на нее и вдруг расплакался. Сью тут же последовала его примеру: она была как арфа, вибрировавшая от малейшего волнения чужого сердца, так же, как и своего собственного.
— Можешь называть меня мамой, если хочешь, бедненький ты мой, — сказала она, прижавшись щекой к его щеке, чтобы скрыть слезы.
— А что у тебя на шее? — с деланным спокойствием, спросил Джуд, чтобы скрыть свое волнение.
— Ключ от моего сундука, который остался, на вокзале.
Сью и Джуд засуетились, дали мальчику поужинать и устроили ему временную постель: он лег и сейчас же заснул. Они стояли и смотрели на спящего ребенка.
— Он в полусне два или три раза назвал тебя мамой, — прошептал Джуд. — Странно, что у него явилось такое желание.
— Это очень важно, — заметила Сью. — Это маленькое стосковавшееся сердечко может дать нам больше пищи для размышлений, чем все звезды в небе… Ну, а теперь милый, мне кажется, мы должны собраться с духом и пройти через известный обряд, — что толку плыть против течения? Я чувствую, что неизбежно втягиваюсь в рутину, предуготованную всем женщинам. Ах, Джуд, правда, ты и после этого будешь любить меня так же нежно? Мне так хочется обласкать этого ребенка и заменить ему мать, и может, это дастся мне легче, когда брак наш станет законным.
