— Какая прелесть! Так и хочется зарыться в них лицом! — говорила она. — Но, надо полагать, трогать их запрещается, да, Джуд?
— Ну разумеется! Какой ты еще ребенок! — смеялся Джуд и шутливо подталкивал ее, пока она не коснулась носом лепестков.
— Сейчас к нам подойдет полисмен, и я скажу, что это мой муж виноват! — улыбнулась она, вскинув на него глаза, и улыбка эта многое открыла Арабелле.
— Ты счастлива? — шепотом спросил он. Она молча кивнула в ответ.
— А почему? Потому что увидела Большую Уэссекскую выставку или потому, что мы вместе увидели ее?
— Вечно ты заставляешь меня признаваться во всяких глупостях! Почему, почему! Конечно, только потому, что я расширяю свой кругозор, глядя на все эти паровые плуги, молотилки, соломорезки, на всех этих коров, овец и свиней.
Джуд вполне удовлетворился этими шутливыми словами и тут же забыл о своем вопросе, но именно потому, что он уже не ждал на него ответа, она продолжала:
— У меня такое ощущение, будто к нам вернулась жизнерадостность древних греков, мы закрыли глаза на все горести и печали и позабыли о том, чему учат человечество последние двадцать пять столетий, как сказал кто-то из твоих кристминстерских светил. Только одна тень у нас перед глазами — одна-единственная.
И она указала взглядом на преждевременно состарившегося ребенка, которого они тщетно старались заинтересовать, показывая ему все, что способно привлечь детский ум.
Он понял их разговор и их мысли.
— Не сердитесь, папа и мама, — сказал он, — мне очень жаль, но я ничего не могу с собой поделать. Мне бы очень, очень понравились эти цветы, если бы я не думал все время, что через несколько дней они увянут!
VI
С того дня, как Джуд и Сью отложили свою свадьбу, их жизнь, на которую раньше никто не обращал внимания, стала предметом обсуждения и наблюдения не для одной только Арабеллы. Обитатели Спринг-стрит и соседних с ней улиц не понимали, да им и трудно было бы, объяснить личные переживания, намерения и опасения этой пары. Такие странные события, как неожиданное появление в доме ребенка, называвшего их папой и мамой, отмена брачного обряда, который они хотели совершить в мэрии, чтобы не привлекать к себе внимания, а также слухи о неких необжалованных постановлениях о разводе находили у обывателей лишь одно объяснение.
Старичок, — эта кличка так за ним и осталась, хотя он теперь был переименован в Джуда, — приходил по вечерам из школы и пересказывал все те толки и замечания, которые слышал от других мальчиков, и это очень огорчало не только Сью, но и Джуда, когда он выслушивал его.
Кончилось тем, что вскоре после попытки зарегистрировать брак они уехали на несколько дней, по всей видимости в Лондон, поручив присмотр за мальчиком кому-то из соседей. Возвратившись домой, они с самым безразличным видом, так, между прочим, дали косвенным образом понять, что вступили наконец в законный брак. Сью, носившая прежде свою девичью фамилию Брайдхед, стала открыто называться миссис Фаули. Ее вялость, подавленность и полная апатия ко всему, казалось, подтверждали свершившееся.
Однако, по общему мнению, было ошибкой проделать все под таким секретом, это лишь окружило их жизнь еще большей таинственностью, и они скоро поняли, что, вопреки ожиданию, ничего не выиграли в глазах соседей. Живая тайна оказалась не менее интересной, чем погребенный скандал.
Мальчишки-рассыльные из булочной и бакалейной лавки, которые прежде, принося товар, вежливо снимали перед Сью шапки, теперь не находили нужным оказывать ей почтение, жены местных ремесленников при встрече с ней устремляли взор в пространство.
Правда, открыто их никто не оскорблял, но вокруг них создалась какая-то гнетущая атмосфера, особенно после поездки на выставку, словно посещение ее оказало на их судьбу какое-то зловещее влияние. По характеру своему они оба могли только страдать в такой обстановке и неспособны были разрядить ее открытым и резким словом. Их попытка исправить положение слишком запоздала и кончилась ничем!
Заказы на памятники и эпитафии поступали все реже и реже, и через два-три месяца, с наступлением осени, Джуд увидел, что ему придется опять перейти на поденную работу, а это было совсем некстати, так как он еще не отдал долги, в которые влез, чтобы уплатить в прошлом году судебные издержки.
Однажды вечером они всей семьей, как обычно, сидели за ужином.
— Похоже, — сказал он, обращаясь к Сью, — мне здесь долго не продержаться. Жить тут, конечно, неплохо, но если мы переедем в другое место, где нас никто не знает, у нас будет спокойнее на душе, да и с работой будет легче. Так что, пожалуй, придется распроститься с этим городом. Хоть это и трудно тебе, бедняжка.
Сью всегда становилось жалко себя, когда ее жалели, и лицо ее омрачилось.
— Ну что ж, я не возражаю, — сказала она. — Меня ужасно угнетает, как здесь ко мне относятся. А что касается дома и мебели, так это только лишний расход: тебе они не нужны, и ты держишь их только ради нас с мальчиком. Но куда бы мы ни поехали и что бы ни предприняли, Ты ведь не отнимешь его у меня? Я не могу расстаться с ним теперь! Мрак, окружающий его душу, делает бедняжку таким жалким и трогательным. А я так надеюсь рассеять когда-нибудь этот мрак! И потом, он так привязан ко мне. Ты не разлучишь нас, Джуд?
— Конечно, нет, милая моя девочка! Куда бы мы ни переехали, мы снимем хорошую квартиру. Скорее всего, мне придется ездить с места на место, работать то тут, то там.
— Я тоже займусь чем-нибудь, пока… пока… Раз я не смогу раскрашивать надписи, придется взяться за что-нибудь другое.
— Не спеши искать занятие, Сью, я не хотел бы этого. Хватит с тебя забот о мальчике и о себе самой, — сказал он, глядя на нее с сочувствием.
В дверь постучали, и Джуд пошел открывать.
— Мистер Фаули дома? — услышала Сью. — Меня послали подрядчики Байлс и Уиллис узнать, не возьметесь ли вы обновить текст десяти заповедей в небольшой церкви, которую они реставрируют недалеко отсюда?
Подумав, Джуд сказал, что согласен.
— Эта работа большого искусства не требует, — продолжал посланный. — Священник там человек старозаветный и не признает никаких переделок в церкви, кроме небольшой реставрации и подчисток.
"Молодец старик!" — про себя подумала Сью, с несколько сентиментальной неприязнью относившаяся к слишком рьяной реставрации.
— Доска с десятью заповедями на восточной стене церкви, — снова заговорил пришедший, — ее придется подновлять заодно со стеной, потому что священник не позволяет снять доску и как негодный материал пустить ее в пользу подрядчика.
Джуд договорился об условиях работы и веселый вернулся в комнату.
— Вот видишь, еще работа подвернулась, и ты можешь помочь мне, во всяком случае, можешь попробовать. Мы будем совсем одни в церкви, потому что остальные работы уже закончены.
