В пустоте мелочи обретают особое значение. Я сосчитал, сколько на стене рядов белых кирпичей. Когда мне давали бобы, собирал из них армии и разыгрывал знаменитые сражения. Я даже начал прятать бобы про запас. Наверное, за мной наблюдали, потому что вскоре заменили бобы супом. С ним труднее было играть в войну.
Дерьмо, которое я выхаркивал и размазывал по стенам, в конечном счете навредило только мне самому. Верно говорят: не надо гадить там, где ешь. Но в камере гадить приходилось, по сути, там же, где принимать пищу, так что плевал я на древнюю банальность. Однако взялся отдирать прилипшую к стенам дрянь. Где-то она засохла, сделалась твердой, где-то въелась в кирпич и превратилась в цветные пятна, а в иных местах оставила изрядные борозды. Интересно, что творила с моими внутренностями гадость, способная въедаться в камни.
Время шло. Или не шло – кто его разберет. Тик-так, тик-так. Никакой надежды на спасение. Никто, кроме моих тюремщиков, не знает, что я здесь. Да, Ненн в курсе, но она мертва, на самом деле ее нет.
Каналина открыла дверь и обнаружила меня стоящим головой вниз, на руках. Я отжимался у стены и только-только установил личный рекорд: девяносто три раза. Здорово ставить личные рекорды в чем-то новом. Сейчас же у меня получалось то, что и не снилось в прежние годы, когда я был молод и полон сил. Надо думать, отрава Морока охотно откликалась на тренировки и заново лепила тело, лечила его, наращивала мускулы. Морок заботился обо мне даже здесь, в выбеленной фос-светом камере.
Каналина уставилась на мое обнаженное до пояса, бугрящееся мускулами, покрытое по´том бронзовое тело.
– Как это? – пробормотала она.
– Хотите, покажу?
– У вас сломано бедро.
Я оттолкнулся от стены и приземлился на ноги.
– Оно срослось.
– Оно не должно было – по крайней мере так быстро.
Спиннер обшарила меня взглядом, и мое эго расправило крылья. Да, с возрастом я слегка подзаплыл жиром, но тот начисто растаял за прошедшие дни. Или недели. Или часы.
– Вы меняетесь. В ваших волосах стало меньше седины. Или больше черноты. Что происходит?
– Без понятия. Может, на меня так действует белая камера? Или дело в статическом фосе. Его тут выше крыши.
Я повел плечами, напряг мускулы, которых прежде не наблюдалось. И правда, меняюсь – не вполне естественным, но, черт возьми, приятным образом. Много лет я уже не был настолько стройным и подтянутым.
Каналина шумно вдохнула, словно принюхалась. Интересно, что тут можно учуять, кроме застарелого запаха пота и дерьма? Хм, отраву Морока? Вон как спиннер напряглась, будто перед дракой.
– Вы – один из них? – спросила она.
– Из кого?
– Из драджей. Они изменили вас?
– Нет.
Каналина беспомощно осмотрела черно-зеленые пятна на стенах и полу. Она хотела казаться бесстрастной, но у нее не слишком-то получалось.
– Знаете, сегодня наша последняя встреча, – раздраженно объявила спиннер. – Мне казалось, вы вскоре одумаетесь, решите, что поступить правильно – лучше, чем провести остаток жизни в камере.
Я пожал плечами, лег на пол и принялся отжиматься – на одной руке, потом на другой. Слишком уж легко. Я оперся на кончики пальцев и продолжил. Некоторое время Каналина молча наблюдала за мной.
– Вы знаете, что сейчас произойдет? – поинтересовалась она наконец.
– Да какая разница, – ответил я, не сбивая ритма отжиманий.
Чем бы еще усложнить?
– Вас растянут на дыбе. Нынче глава Отдела городской безопасности – Хайнрих Аденауэр. Теперь, когда я сдалась, вами займется он. Хайнрих предпочитает дыбу. Вы знаете, что делает с человеком дыба?
– Имею представление.
– Коленные суставы разойдутся. Плечевые тоже. Ступни растрескаются. После дыбы в Отделе жертва уже никогда не встает на ноги, она едва способна сидеть. Полагаю, они изломают вас всего, а не услышав нужного, перережут глотку и выбросят в канаву, словно мешок с обломками костей.
Удивила. Хотя, честно говоря, сам я человека на дыбе не наблюдал. В мое время обходились каленым железом и ножами. Обычные вещи, лишь при нужде используемые для пыточных целей. Сооружая дыбу, заявляют открыто: да, я буду часто, долго и законным образом пытать людей. На Границе всегда хватало шпионов и диссидентов, камеры не пустовали. Но при Венцере имелись определенные пределы. Хайнрих Аденауэр, ублюдок князя Аденауэра, не был солдатом. Я видел его один раз, когда он пытался спровоцировать Дантри на дуэль и тем самым не дать освободить сестру из Мод. Хайнрих Аденауэр был канцелярской крысой и изрядным куском дерьма.
– Ваша забота трогает, – сказал я, отсчитывая про себя: сорок один, сорок два. – Но, право слово, шли бы вы лесом.
Каналина не удивилась ответу.
– Вы спрашивали себя, почему вас поселили в белой камере, а не сразу отправили на дыбу? Вы здесь, поскольку вас защищают и не хотят видеть разодранным на куски. Я сделала все, что могла. Помните: возиться до бесконечности с вами не будут.
– Спасибо за трогательную заботу. Если бы не ваш ручной монстр, я бы вообще сюда не попал. И кто же мой таинственный друг?
– Кто бы это ни был, покамест он не позволил Аденауэру ломать вам кости на дыбе, – огрызнулась Каналина. – Но, Галхэрроу, сегодня – последний шанс. Сообщите мне что-нибудь стоящее, иначе у меня не останется выбора. Я отдам вас Аденауэру.
Пятьдесят пять, пятьдесят шесть. Может, и правда, у меня остались еще друзья в Цитадели. Но, скорее всего, это банальная следовательская уловка. Очередная. Проблеск надежды на освобождение. Правда, больно уж Каналина злится. Видно, привыкла добиваться своего, а тут не вышло.
– Попросите моих таинственных друзей отключить фос, чтобы вычистить статику, – посоветовал я и продолжил упражняться.
Каналина ушла, и во мне зашевелился страх. Конечно, белые камеры – тяжелая штука, но тюремщики не учли мою привычку к одиночеству. В Мороке я проводил месяцы в компании одних лишь призраков, а с ними гораздо хуже, чем просто одному.
Когда на следующий день открылась дверь, я приготовился драться. Лучше биться до последнего, чем покорно идти на лютую пытку. Я уже натерпелся в Мороке и не собирался кричать от боли и слушать тупые вопросы, на которые не знаю ответов, – тем более вопросы от крысы-ублюдка. Но открывшие дверь солдаты целились в меня из кремневых пистолетов. Сразу восемь солдат. Кто-то явно старался избежать неприятных случайностей. Ребята с виду были опытные и понимающие, до чего может довести белая камера.
– Повернуться спиной, руки за спину! – скомандовал солдат.
– Нет, – возразил я.
Солдат не выглядел мерзавцем, упивающимся жестокостью. Обычный гражданин и семьянин, пошедший под ружье из идейных соображений. Но на Границе обычных граждан удается перековать.
