Дантри был прав. Мы отказались от всего. Ради исполнения плана стали теми, кого презирали. Но Амайра и Дантри не отпускали друг друга. И я не мог их отпустить. Никакие планы этого не стоили.
Я отшвырнул сержанта и повалился вместе с остальными на песок. Мороку не нужны были слова, чтобы понять, но я все равно прорычал:
– Послушай! Я вошел в твои Врата тени, дал то, что ты хотел. Теперь помоги мне! Прошу!
Я ощутил, как сдвинулась подо мной расколотая земля, как потоки энергии, вечно жаждущей перемен, подчинились моей воле. Я разметил Морок каплями своей крови, и тот запомнил метки.
Амайра и Дантри ковыляли к нам, но смерть уже маячила у них за спиной.
– Люблю вас обоих, – прошептал я. – Любите и вы друг друга.
Сила, взятая у Морока, потекла обратно, в песок. Метки вспыхнули в моем сознании, словно маяки. Я выстроил их в линию, примерно десяти футов длиной, и убрал все, что находилось между ними. Песок и камни раздвигались, расстояния менялись. Мир послушно перестраивался согласно кровавому маршруту. Амайра и Дантри почувствовали, как земля уходит у них из-под ног. Амайра посмотрела на меня, открыла рот, но тут они с Дантри сделали шаг и… пропали.
Проложенный мною путь уводил на запад, за сотню миль отсюда. Дантри с Амайрой недоуменно заморгают, вдруг оказавшись неподалеку от Границы. Они никогда не узнают и не поймут, что я отдал ради них. Но будут жить.
В голове вспыхнула боль. Слишком много силы Морока вышло из меня за короткое время. Небо заиграло яркими красками, искривленный мир сжался, а затем распрямился, как по щелчку. Я упал, кровь хлынула изо рта и носа. Морок вокруг завихрился.
Драджи подходили с севера. Подходили с запада и востока. Выжившим предстояло стиснуть оружие и сразиться в последний раз. Роли будут сыграны, финальные реплики произнесены, занавес скроет актеров. Останутся лишь воспоминания о спектакле, но и те потускнеют, потеряют важность для живых. Наверное, стрелки убежали бы, если бы надеялись спастись. Но надежды не было.
Сила моя иссякла, и я не мог снова изменить мир. Отчаявшиеся солдаты поставили меня на ноги, потащили за собой.
Я успел глянуть на короля-колдуна. Он обуглился и дымился. Ткань на лице сгорела, и труп скалился, будто ухмылялся. Дело не было завершено.
Ковыляя к своей лошади, я думал о том, что умирать рано. Мне еще предстояло доиграть свою роль.
Глава 32
Около тридцати стрелков покинули шеренги и поскакали за мной. Мы пришпоривали коней, а за спиной у нас трещали выстрелы. Времени читать Морок не было, в голове царил хаос из разноцветных всполохов, и я едва держался в седле. Мы мчались во весь опор на юг, подальше от войска драджей. Раздались четыре залпа, стрельба прекратилась. Я оглянулся, и еще одним камнем у меня на душе стало больше.
Я знал, что веду людей на смерть, и они знали. Но легче от этого не становилось. Генерал Казна была из того же металла, что и маршал Венцер. Она возглавила атакующих. Но ей не устроят пышных похорон за счет Дортмарка. Скоро и самого Дортмарка не останется.
И все же кого-то я спас, пусть лишь скудную горстку людей.
Солдаты надеялись, что я выведу их из Морока. А я скучал по Ненн. Почему-то она не появлялась. Наверное, дожидалась меня в Адрогорске. Правда, другие старые знакомцы отирались поблизости. Да и некоторые из погибших в нашей неудавшейся засаде занимались неподалеку вольтижировкой. Мне нравилось это – в Мороке легкий настрой никогда не был лишним. Трусливые стрелки, бежавшие со мной, выглядели обеспокоенными. Эх, бедолаги. Радовались бы зрелищу, как я.
Впрочем, я чувствовал себя опустошенным. Долго-долго копить силу Морока и в момент потратить ее! Но каким образом и зачем? Я не мог вспомнить. Нашлось кое-что съедобное. Оно попыталось защититься, превратившись в жидкость, но не успело – я проглотил его почти целиком. Губы и глотка потом горели огнем, но я лишь смеялся над нелепостью происходившего со мной. Боль вскоре утихла. Зачем я ел живность Морока? Когда-то смысл был. Имелась цель. Но все затерялось под слоем отравленной пыли, окаменело и проржавело, засыпанное временем.
Поле спелой золотой пшеницы простиралось до самой реки. Там, внизу, купались отец и мать. Приятно было улизнуть от них. Мне не часто доводилось поездить верхом так, как хотелось, пришпоривая коня. Я любил моего коня. Я мог бы скакать на нем вечно, удрать за виноградники, за оливковую рощу, пронестись вдоль всего морского побережья. Чудесный, беззаботный получился день.
Я моргнул, и вдруг настал вечер. Обхватив колени, покачиваясь, я сидел поодаль от солдат. Стрелков почему-то было меньше, чем утром. А на земле лежали рядком шесть тел. Я не знал, что случилось. Не помнил. Стрелки` не желали заговаривать со мной, только поглядывали испуганно.
Я позволил себе погрузиться в Морок. Головная боль, мучавшая меня несколько дней, ослабла. Перед глазами перестали мелькать мушки, развязался узел в груди. Я расслаблялся в Мороке, как мои родители в реке. Лег на песок, запустил в него почерневшие пальцы. Отрава ощущалась в воздухе и на деснах, текла по венам, наполняла мышцы рук и плеч. Мне становилось все лучше.
Я сильно опьянел и собирался устроить потасовку. Жуткая дыра, по недоразумению названная таверной, воняла пропитавшей стены мочой и шнырявшими под столом псами. Я осмотрел посетителей, выискивая здоровяка, с каким не стыдно было бы подраться. Не важно почему, лишь бы драться: увечить, получать в ответ, чувствовать физическую боль, погружаться в нее и не помнить о страданиях душевных. Меня унизили, опозорили, столкнули с вершины и обрекли на забвение.
Передо мной появилась великолепная, сияющая золотым светом Эзабет, но происходило это не здесь и не сейчас. Эзабет была не моей. Чужой. Бесконечно большой и, в то же время, словно бы пустой. Вдоль стен огромного зала выстроились мраморные колонны, обрамляя ее почерневший от сажи трон. Королева, а может богиня. Я с мольбой упал на колени. Мы все упали.
Опомнился я в неглубокой пещере. Стрелки` подевались куда-то. Пропал и мой конь. Пытаясь выяснить, что это за место, я коснулся земли Морока и погрузился в него.
Меня заметил Глубинный император Акрадий. Казалось, он где-то совсем рядом.
Уцелевшая часть моего рассудка затрепетала, заверещала от ужаса. Я отдал слишком много сил, спасая Дантри с Амайрой. Разум трепыхался, словно знамя во время шторма, вымокшее и рваное. Защиты, выстраиваемой годами, больше не было. Я знал: нельзя показываться Акрадию, это чистейшее безумие. Но, как пьяница, тянущийся за новой бутылкой, понимающий, что нет пути назад, я предстал перед безжалостным богом.
В середине колонны несли черный паланкин, шипастый, громадный, заключивший в себе сущность единственного истинного божества. Акрадий чуял меня даже сквозь железные стены. Мы оба существовали вне сфер, понятных простым смертным. Чудовищность того, кто сидел в паланкине, подавляла. Вернее, то был не паланкин, а саркофаг с огромным металлическим лицом на передней стенке. Акрадий стал настолько великим, что его приходилось не только нести, но и сдерживать.
