— Ну, так смотрите, не упустите случая: я готов выслушать, сколько вы предложите за эту жемчужину.
Женщина повернулась к мужу и прошептала: — Майкл, ты и раньше уже болтал на людях такую чепуху. Шутка шуткой, но смотри, как бы не хватить через край.
— Знаю, что говорил. И говорил всерьез. Только бы покупатель нашелся.
В эту минуту в палатку, сквозь щель вверху, влетела ласточка, одна из последних в этом сезоне, и стремительно закружила над головами, невольно приковав к себе все взгляды. Наблюдение за птицей, пока та не улетела, помешало собравшимся ответить на предложение работника, и разговор оборвался.
Но спустя четверть часа муж, который все подливал и подливал себе рому в кашу и, однако, — то ли оттого, что голова у него была такая крепкая, то ли он был таким неустрашимым петухом, — отнюдь не казался пьяным, затянул старую песню, подобно тому как в музыкальной фантазии инструмент подхватывает первоначальную тему:
— Ну, так как же насчет моего предложения? Эта женщина мне ни к чему. Кто польстится?
Компания к тому времени явно захмелела, и теперь вопрос был встречен одобрительным смехом. Женщина зашептала умоляюще и встревоженно:
— Идем, уже темнеет, хватит болтать! Если ты не пойдешь, я уйду без тебя! Идем!
Она ждала, ждала, однако он не двигался. Не прошло и десяти минут, как он снова прервал бессвязный разговор любителей рома с пшеничной кашей:
— Я ведь задал вопрос, а ответа так и не получил. Есть здесь какой-нибудь Джек Оборванец или Том Соломинка, который купит мой товар?
В поведении женщины произошла перемена, и на лице ее появилось прежнее сумрачное выражение.
— Майк, Майк, — сказала она, — это становится серьезным. Ох, слишком серьезным!
— Желает кто-нибудь купить ее? — спросил мужчина.
— Хотела бы я, чтоб кто-нибудь купил, — твердо заявила она. — Нынешний владелец совсем ей не по вкусу.
— Да и ты мне не по вкусу! — сказал он. — Стало быть, договорились. Джентльмены, вы слышите? Мы договорились расстаться. Если хочет, пусть берет дочку и идет своей дорогой. А я возьму инструменты и пойду своей дорогой. Ясно, как в Священном писании. Ну-ка, Сьюзен, встань, покажись.
— Не делайте этого, дитя мое! — шепнула дородная женщина в широких юбках, торговка шнурками для корсетов, сидевшая рядом. — Ваш муженек сам не знает, что говорит.
Однако женщина встала.
— Ну, кто будет за аукционщика? — крикнул вязальщик села.
— Я! — тотчас отозвался коротенький человек, у которого нос походил на медную шишку, голос был простуженный, а глаза напоминали петли для пуговиц. — Кто предложит цепу за эту леди?
Женщина смотрела в землю, — казалось, ей стоило величайшего напряжения воли оставаться на месте.
— Пять шиллингов, — сказал кто-то, после чего раздался смех.
— Прошу не оскорблять! — сказал муж. — Кто дает гинею?
Никто не отозвался; тут вмешалась торговка корсетными шнурками:
— Ради господа бога, ведите себя прилично, любезный! До чего жестокий муж у бедняжки! Клянусь спасением моей души, иной раз замужество обходится недешево!
— Повышай цену, аукционщик! — сказал вязальщик.
— Две гинеи! — крикнул аукционщик; никто не отозвался.
— Если не хотят брать за эту цену, через десять секунд им придется платить дороже, — сказал муж. — Прекрасно. Ну-ка, аукционщик, набавь еще одну.
— Три гинеи, идет за три гинеи! — крикнул простуженный человек.
— Кто больше? — спросил муж. — Господи, да она мне в пятьдесят раз дороже стоила. Набавляй.
— Четыре гинеи! — крикнул аукционщик.
— Вот что я вам скажу: дешевле, чем за пять, я ее не продам, — объявил муж, ударив кулаком по столу так, что заплясали миски. — А за пять гиней я продам ее любому, кто согласен заплатить мне и хорошо обращаться с ней. И он получит ее на веки вечные, а обо мне никогда и не услышит! Но за меньшую сумму — не пойдет! Так вот: пять гиней — и она ваша! Сьюзен, ты согласна?
Та с глубоким равнодушием наклонила голову.
— Пять гиней, — сказал аукционщик, — не то товар снимается с торгов. Кто дает пять гиней? В последний раз. Да или нет?
— Да! — раздался громкий голос в дверях.
Все взоры обратились в ту сторону. В треугольном отверстии, служившем палатке дверью, стоял моряк, появившийся незаметно для остальной компании минуты две-три назад. Мертвое молчание последовало за его согласием.
— Вы сказали, что даете пять гиней? — спросил муж, вытаращив на него глаза.
— Сказал, — ответил моряк.
— Одно дело — сказать, а другое — заплатить. Где деньги?
Моряк с минуту помешкал, еще раз посмотрел на женщину, вошел, развернул пять хрустящих бумажек и бросил их на скатерть. Это были кредитные билеты Английского банка на сумму в пять фунтов. Сверху он бросил несколько звенящих шиллингов — один, два, три, четыре, пять.
Вид денег, всей суммы полностью, в ответ на вызов, который до сей поры почитался, пожалуй, гипотетическим, произвел огромное впечатление на зрителей. Все впились глазами сначала в лица главных участников, а затем в кредитные билеты, которые лежали на столе, придавленные шиллингами.
Вплоть до этого момента нельзя было с уверенностью утверждать, что муж, несмотря на свое соблазнительное предложение, говорит всерьез. Действительно, зрители все время относились к происходившему, как к рискованной веселой шутке, и решили, что, оставшись, должно быть, без работы, он озлобился на весь мир, на общество, на своих близких. Но когда в ответ на предложение появились наличные деньги, шутливое легкомыслие исчезло. Казалось, какой-то зловещий свет наполнил всю палатку и облик всех присутствующих изменился. Смешливые морщинки сбежали с лиц слушателей, и они ждали, разинув рты.
— Ну, Майкл, — сказала женщина, нарушая молчание, и ее тихий бесстрастный голос отчетливо прозвучал в тишине, — прежде чем ты еще что-нибудь скажешь, выслушай меня. Если ты только прикоснешься к деньгам, мы с дочкой уйдем с этим человеком. Пойми, сейчас это уже не шутка.
— Шутка? Конечно, это не шутка! — крикнул муж; при ее словах злоба с новой силой вспыхнула в нем. — Я беру деньги, моряк берет тебя. Достаточно ясно. Такие вещи делались в других местах, почему же здесь нельзя?
— Надо сначала выяснить, согласна ли молодая женщина, — мягко сказал моряк. — Ни за что на свете я бы не хотел оскорбить ее чувства.
— Да, и я, ей-ей, не хочу! — сказал муж. — Но она согласна, если только ей можно будет взять с собой ребенка. Так она сама сказала на днях, когда я завел об этом речь.
— Вы можете поклясться? — обратился к ней моряк.
— Могу, — сказала она, бросив сначала взгляд на мужа и не заметив никаких признаков раскаяния.
