— Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить об этом, — продолжал д'Эрбервилль. — Положение мое таково: после того как вы уехали из Трэнтриджа, моя мать умерла и теперь поместье принадлежит мне. Но я хочу продать его и посвятить свою жизнь миссионерской деятельности в Африке; быть может, я приму духовный сан, может быть, просто буду состоять при миссии, — для меня это не имеет значения. Теперь вот о чем хочу я вас спросить: дадите ли вы мне возможность исполнить мой долг, загладить единственным возможным для меня способом вину перед вами? Иными словами, согласны ли вы быть моей женой и вместе со мной уехать?.. Чтобы не терять времени, я уже получил вот это… И таково было желание моей умирающей матери.
Он смущенно вытащил из кармана кусок пергамента.
— Что это? — спросила она.
— Разрешение на брак.
— О нет, сэр, нет! — воскликнула она, отшатнувшись.
— Вы мне отказываете? Почему?
И на лице д'Эрбервилля отразилось разочарование, вызванное не только тем, что его лишали возможности исполнить долг. Ясно было: в нем снова вспыхнула прежняя страсть к ней; желание и долг шли рука об руку.
— Ведь вы, конечно… — заговорил он с большей настойчивостью и умолк, бросив взгляд на батрака, вертевшего ручку машины.
Тэсс тоже почувствовала, что здесь не место для таких разговоров. Сказав работнику, что хочет пройтись с джентльменом, который к ней приехал, она пошла рядом с д'Эрбервиллем по полю, полосатому, словно зебра. Когда они дошли до первой свежевспаханной полосы, он протянул руку, чтобы помочь ей, но она, будто не замечая, пошла вперед, шагая по земляным комьям.
— Вы не хотите выйти за меня, Тэсс? Не хотите, чтобы я снова мог уважать себя? — спросил он, когда они миновали вспаханную полосу.
— Я не могу.
— Но почему?
— Вы знаете, что я вас не люблю.
— Но, быть может, любовь придет со временем, когда вы действительно меня простите?
— Нет, никогда!
— Почему так решительно?
— Я люблю другого.
Ответ, казалось, ошеломил его.
— Любите?! — воскликнул он. — Другого?! Но разве сознание нравственного долга ни к чему вас не обязывает?
— Нет, не говорите этого!
— Но, быть может, ваша любовь к этому человеку является мимолетным чувством, которое вы преодолеете…
— Нет… нет…
— Да, да! Почему вы это отрицаете?
— Я не могу вам сказать.
— Но вы должны!
— Ну, хорошо… я вышла за него замуж.
— Ах! — воскликнул он и остановился как вкопанный, не спуская с нее глаз.
— Я не хотела говорить, — сказала она. — Здесь об этом не знают или, быть может, только смутно догадываются. И вы, пожалуйста, не расспрашивайте меня. Вы должны помнить, что мы теперь чужие.
— Мы — чужие? Чужие!
На секунду, как в былые дни, на лице его появилась ироническая усмешка, но он тотчас же прогнал ее.
— Вот это ваш муж? — рассеянно спросил он, кивнув в сторону работника, вращавшего рукоятку машины.
— Этот человек? Конечно, нет! — гордо ответила она.
— Кто же?
— Не спрашивайте меня, я не хочу об этом говорить.
И, повернувшись к нему, она с мольбой подняла на него глаза, затененные темными ресницами.
Д'Эрбервилль смутился.
— Но я спрашиваю только ради вас! — с жаром возразил он. — Черт возьми!.. Бог да простит мне эти слова… Клянусь, я приехал сюда ради вашего блага! Тэсс, не смотрите на меня так… я не могу вынести вашего взгляда. Никогда еще не было на свете таких глаз, ни до, ни после рождества Христова. Нет, я не должен, не смею терять самообладание. Признаюсь, при виде вас снова вспыхнула во мне любовь к вам, а я-то думал, что она угасла, как и все другие страсти. Но я надеялся, что брак освятит нас обоих. «Неверующий муж освящается женой, а неверующая жена освящается мужем», — говорил я себе. Но план мой рухнул, и меня постигло разочарование.
Он задумался, хмуро уставившись в землю.
— Вышла замуж! Замуж!.. Ну, если дело обстоит так, — спокойно продолжал он, разрывая пополам разрешение и пряча клочки в карман, — если жениться на вас я не могу, то хотелось бы мне быть чем-нибудь полезным вам и вашему мужу, кто бы он ни был. Я о многом хочу спросить вас, но воздержусь, раз вы этого не хотите. Однако, если бы я знал вашего мужа, мне легче было бы помочь и вам и ему. Он здесь, на этой ферме?
— Нет, — прошептала она. — Он далеко отсюда.
— Далеко? Далеко от вас ? Что же это за муж?
— О, не говорите о нем ничего плохого! Это произошло из-за вас. Он узнал…
— Ах, вот что!.. Это печально, Тэсс!
— Да.
— Но жить вдали от вас… заставлять вас так работать!
— Он не заставляет меня работать! — с жаром воскликнула она, заступаясь за отсутствующего. — Он ничего не знает! Я сама так хотела.
— Но он вам пишет?
— Я… я не могу об этом говорить. Есть вещи, которые касаются только нас двоих.
— Иными словами — не пишет. Вы — покинутая жена, моя прелестная Тэсс!
Он порывисто взял ее за руку, но на руке была толстая перчатка, и, сжав грубые кожаные пальцы, он не почувствовал живой руки.
— Нет, не надо! — испуганно воскликнула она, вытаскивая руку из перчатки, словно из кармана, и оставляя в его руке кожаные пальцы. — О, уйдите! Ради меня… ради моего мужа… заклинаю вас вашим христианством!
— Да, да, ухожу, — ответил он отрывисто и, отдав ей перчатку, хотел уйти; потом снова повернулся к ней и сказал: — Тэсс, видит бог, у меня не было грешных мыслей, когда я взял вашу руку!
Увлеченные разговором, они не слышали мягкого топота копыт по вспаханной земле; лошадь остановилась неподалеку от них, и раздался голос:
— Черт возьми, чего ты бросаешь работу среди дня?
Фермер Гроби издали увидел прогуливающуюся пару и пожелал узнать, зачем они забрались в его владения.
— Не смейте так разговаривать с ней! — крикнул д'Эрбервилль, и лицо его потемнело от гнева, мало напоминающего христианские чувства.
— Вот оно что, мистер. А какие могут быть у нее дела с попами и методистами?
— Кто этот парень? — спросил д'Эрбервилль, взглянув на Тэсс.
Она подошла к нему ближе.
— Уходите, прошу вас!
— Как! И оставить вас с этим негодяем? По лицу видно, что это за грубиян!
— Он меня не обидит. Уж он-то в меня не влюблен. Я могу оставить ферму на благовещенье.
