– Почему мы, а не технари?
– Технари идут за нами, они будут расчищать взорванные нами проходы, выравнивать полотно дорог, обустраивать откосы и сливные канавы, заселять взлетные поля и строить все, что нужно. У нас попутная задача – изучение геологических перспектив Гиндукуша. Четкой цели нет, никаких предварительных данных по залежам не имеется. Полная свобода, все, что найдем, – наше! – Малежик улыбнулся, как сытый кот. Он давно не получал возможность такого свободного поиска, когда глаз не выбирает заказанный начальством результат, а наслаждается комплексным изучением незнакомых гор. – Считайте, парни, повезло нам здорово! Настоящие первооткрыватели станем, эти горы до нас никто не изучал. А руководство Новороссии намерено Афганистан захватить всерьез и надолго, так, чтобы все горы изучить и все ископаемые выбрать досуха. Работы здесь развернутся, как чувствую, на уровень серьезнее, чем в Европе. Индусов рядом много, мусульман недовольных для каторжных работ хватит надолго. Заводы по переработке руды в горах строить одно удовольствие, уголь мы быстро отыщем. Никаких муссонов или сезонов дождей, всегда сухо и тепло.
– Так вывозить отсюда рудный концентрат в копеечку выльется, – недоуменно высказался один из парней. Чай, экономику все изучали.
– Отчего же? Местные рабочие раз в десять меньше зарабатывают наших, на Острове. Чугунку кинуть верст на двести-триста недорого встанет, железо-то мы для чего искали? Почвы здесь твердые, насыпь минимальная понадобится, шпалы за сто лет не сгниют, прямую дорогу мы с вами взрывчаткой пробьем. От берега Инда до Кабула, к примеру, по прямой меньше трехсот верст. Или немного дальше, если сразу до судоходной Амударьи чугунку протянуть; рабочих рук ныне хватает, денег тоже, производство рельсов наладят за год. Тогда Афганистан будет настоящим мостом между Индом и Амударьей, между русской Индией и русской Средней Азией. Пусть афганцы добывают у себя руду, делают концентрат и по чугунке вывозят к берегам Инда. Там ее и будут плавить в слитки, в прокат, в те же рельсы, чтобы на север до Московской Руси добраться.
Тогда Оттоманская империя и Персия окажутся в русском кольце со всех сторон. В Европе Русь с нами почти граничит, через Западный Магадан и Польскую империю. Да в Азии соединимся с Московской Русью, выйдем к Южному Уралу. Там я давно хотел побывать, мечта геолога, братцы. – Малежик улыбнулся в предвкушении свободного поиска в тех сказочно богатых местах. – Урал, ребята, настоящая шкатулка с драгоценностями. Железо, золото, изумруды, редкоземельные металлы, уголь, нефть – все, что душа желает! Говорят, на южном Урале есть гора Магнитная, почти чистый магнетит высокого содержания. Павел Аркадьевич, наш преподаватель в Магаданском университете по истории и географии, рассказывал, что в горах Гиндукуша и Памира, в затерянных долинах, есть настоящие озера из ртути, асфальта, что местные жители веками добывают урановые руды, которые подмешивают в краски для свечения в темноте. А мы этот уран пятый год в Центральной Африке ищем, в непроходимых джунглях. Вот так. А ты – дорого! Тут, брат, политика с экономикой связаны намертво. Это наше будущее!
Петро чувствовал, что его куда-то везут, причем ногами вперед, совершенно равнодушно и неторопливо. Он ощущал повороты длинного извилистого коридора, чертыхание санитаров при случайных столкновениях каталки со стенами. Головлев вспомнил, что последний раз его так везли весной две тысячи четырнадцатого года, в Киеве, после ранения в спину возле Майдана. Так же равнодушно катили непонятно куда, едва успели доставить в операционную, когда он пришел в себя и начал ругаться с санитарами. Тогда пьяные ублюдки ляпнули, что катили его в морг. Офицер не понял до самой выписки, соответствовало это действительности или было специфической медицинской шуткой. До сих пор, спустя почти тридцать лет проживания в шестнадцатом веке, он вспоминал то свое пробуждение с долей иронии.
Внезапное озарение затронуло ужасом сердце Головлева – ничего не было! Не было ни турпоездки по Куйве со старыми приятелями, ни шестнадцатого века, ни выписки из киевского госпиталя. Все это было бредом умирающего офицера, на самом деле ничего не кончено. Он все еще ранен в спину и его везут именно в морг, как сказали полупьяные санитары. И если он сейчас не очнется и не закричит, так и умрет в одном из холодильников среди брошенных на кафельный пол трупов. Подполковник застонал в бесплодной попытке закричать или открыть глаза, но ничего не изменилось. Паника нахлынула волной, заставляя вырваться из груди воздух, с огромным трудом низкий грудной стон вырвался изо рта мужчины.
Этот стон разорвал заклятие небытия, открылись глаза, и тело обрело подобие чувствительности и подвижности. Увы, перед глазами абсолютно равнодушно качался полусумрак серого потолка, с редкими вспышками тусклых лампочек. Попытки повернуть голову или что-то сказать результата не дали, тело отказывалось выполнять команды подполковника. Убедившись в бесплодности нескольких попыток, Петро прислушался к пульсирующей по нервам боли, вспоминая, как ныла в свое время рана в спине. Однако спина в месте ранения не болела совершенно, хотя явно чувствовала потряхивание каталки на поворотах. Болел почему-то живот… И, боже мой! Страшная боль ударила из обеих кистей рук, миллионы раскаленных иголок были воткнуты под ногти обеих рук! Словно невидимая кислота съедала кожу обеих ладоней, добираясь сквозь проеденное мясо до самых костей, до нервных окончаний, раскаленными иглами впиваясь в тело!
Мгновения боли складывались в минуты, те совершенно невыносимо превращались в часы, а невидимые санитары все катили ногами вперед неподвижное и немое тело подполковника. Лишенный возможности кричать, мужчина терпел, надеясь на облегчение в виде холодильника в морге. Но вопреки всему даже смерть не наступала, а кислота травила своей болью уже не только кисти рук. Боль начала подниматься все выше по рукам, достигая локтей, затем предплечий. Умирающий Петр уже ни о чем не думал, взывая о скорейшем прекращении мучений, умоляя смерть прийти и успокоить его бренное тело. Офицер давно был внутренне готов к смерти, и она его никогда не пугала, все свои счеты с жизнью казались мелкими и никому не нужными. Видимо, костлявая услышала его, потому что боль сжала сердце ледяными тисками так, что мужчина перестал дышать. Сильнейшая боль в сердце, как ни странно, принесла спокойствие: он понял, что скоро мучения прекратятся.
В этот момент глаза открылись, да, еще раз открылись, чтобы умирающий понял, что проснулся окончательно. Боль в руках и в сердце никуда не делась, зато Головлев смог застонать по-настоящему, хрипло и тихо. Его тут же услышал дремавший в кресле Валентин и наклонился к очнувшемуся товарищу:
– Больно? Руки или сердце?
Двойной стон был ответом, и военврач быстро сделал пару уколов в предплечье друга, уселся рядом, всматриваясь в лицо. Боль довольно быстро уходила, позволяя измученному мозгу приступить к обычной деятельности – мышлению. Седов, видимо, понял по пришедшим в относительную норму лицу и зрачкам больного, что тот в состоянии слушать, и коротко пересказал самое главное:
– У тебя отравление через ладони рук, скорее всего, от книг кардинала. Яд кожно-нарывной с нервно-паралитическими элементами, неизвестный нам, но его действие мы смогли купировать. У тебя кризис прошел, два библиотекаря умерли три дня назад, еще двое живы и выглядят лучше тебя. Ну, они гораздо моложе. За руки не волнуйся, я там много мяса с ладоней срезал, потому и болят, но пальцы двигаться будут, мясо нарастет. Сердце у тебя, как у теленка, жить будешь. Попробуй успокоиться и поесть по-человечески, не век тебя на глюкозе держать.
