Я искоса глянул на нее. Молли выглядела спокойной и радостной, а любить – значит отпускать.
– Знай, я всегда буду тебе другом. – Я накрыл ее руку второй своей ладонью. – Если тебе что-то понадобится, просто передай с кем-то весточку для графа Гленгалла. Мой адрес ты знаешь – Лондон, Синг-стрит, дом пять.
– Ага. – Молли смутилась и убрала руку. – Мебель из своей комнаты заберете?
– Ни за что, это подарок. Не такой уж плохой там интерьер, признайся!
– Неплохой, – согласилась она. – Но вы что, вообще ничего не возьмете?! Любите вы деньгами разбрасываться!
– Я же граф, – фыркнул я. – Презренная экономия не для меня.
Мы посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, рассмеялись.
– Ваша будущая супруга таких разговорчиков не одобрит, – продолжая посмеиваться, сказала Молли. – Граф не граф, а бережливость никому не повредит. Знаете, как у нас в народе говорят?
– Жажду узнать.
– «Тремя вещами не следует хвалиться: размером своего кошелька, красотой своей жены да вкусом своего пива».
Я улыбнулся, заранее скучая по этим ирландским мудростям. Все ощущалось так странно – собственный рот, когда улыбаешься, влажность слюны во рту, сопряжение всех костей. Тело казалось горячим, живым, тяжелым, и я бы расцеловал каждую кость, каждую мышцу, которая так чудесно работала в согласии с остальными. Даже свое глупое сердце, которое колотилось так, будто ему тесно в грудной клетке.
– Вы сегодня все время улыбаетесь, – негромко сказала Молли.
– Я и до этого часто улыбался.
– Не так. У вас всегда такая улыбка… напоказ, что ли. А сейчас – просто так.
Я смущенно отвел глаза и постарался выдумать достойный ответ, но Молли уже направилась в конюшню расседлывать лошадей, а мне велела проверить, достаточно ли у меня саквояжей для одежды.
– Если недостаточно, я вам мешок от сена дам, – хихикнула она и удалилась.
Оставлять рукопись Бену я передумал – лучше уж заберу с собой и перечитаю на досуге. Отдавать свою одежду бедным я тоже раздумал. Конечно, я был болезненно худым, когда ее заказывал, но жаль стало расставаться с произведениями мистера Бойла: мне захотелось оставить их на память. Расстался я только с черной рубашкой: время траура прошло, и теперь я завернул в нее книгу Эдгара По, чтобы прихватить с собой в замок на холме.
Может, за год яд выветрился, а может, и нет. А я столько раз листал эту книгу – будь я в то время жив, она, возможно, убила бы меня. Какое счастье, что Молли не умеет читать и книгой не заинтересовалась! Никогда бы не поверил, что неграмотность может оказаться спасительной.
Быть живым значит решать множество житейских вопросов, так что остаток дня прошел в суете. Мы наконец-то побывали в пресловутом замке на холме, где дали показания мрачной парочке британских чиновников, затем вместе с плачущим бароном отправились на похороны Элизабет Дигсби, куда больше никто не явился, даже Лиам. Молли сказала, на вчерашнем празднике он много пил, плакал, а потом отправился к живущим в соседней деревне родителям.
После похорон мы отвезли барона домой и оставили на попечении слуг. Затем Фаррелл доставил нас в порт, где любезно купил мне билет на вполне приличный корабль Дублин – Ливерпуль, а потом с ветерком домчал домой.
Вечер прошел чудесно: запеченная курица, болтовня о том о сем. Мы, все четверо, рано легли спать, чтобы утром отправиться в старинную, поросшую мхом церковь на берегу моря. Свадьба была тихой, только жених, невеста (в розовом) и гордые нарядные свидетели – Молли (в том самом желтом платье) и я (в самом светлом из своих костюмов). Я сердечно поздравил молодоженов, а по возвращении домой забрал свои два саквояжа – с одеждой и с рукописью, и снова погрузился в экипаж. Попрощаться решено было дома, мне не хотелось расчувствоваться на публике.
– Удачи, – сказал я и, не зная, уместно ли будет обняться, коротко поцеловал Молли руку.
– И вам удачи, мистер, – тихо сказала она.
Фрейя увела ее готовить угощение, а мы с Фарреллом отправились в порт. Я неотрывно смотрел на их дом, утопающий в облаке цветущих сливовых деревьев, пока тот не скрылся за поворотом.
В порту Фаррелл вручил мне багаж, и я подошел к трапу парусного корабля. Мы обменялись парой ничего не значащих слов, которые люди всегда говорят друг другу на прощание: «увидимся», «береги себя», «рад был познакомиться». Фаррелл сунул мне несколько монет и смущенно пробормотал:
– Поесть не забудь. Ну, ступай, ступай.
Я кивнул и с достоинством взошел на борт. Матросы уже смотали швартовочный трос, и наше судно начало отдаляться от берега, когда я, не выдержав, изо всех сил замахал Фарреллу с палубы. Тот тоже замахал, как отец, провожающий сына в далекое плавание.
Мне стало так грустно, невыносимо грустно с ним расставаться! Захотелось прыгнуть за борт и поплыть обратно, не думая ни о своих саквояжах, ни о Лондоне. Выбраться на берег, поехать обратно к Молли и ее матери, к курятнику и грядкам, к обедам с ломтями хлеба, которые кладут прямо на стол. Но время безумств прошло, и настали будни. У меня не было повода остаться, и я, конечно, не стал, рискуя жизнью, прыгать с корабля.
Я видел, как Фаррелл перестал махать, подошел к экипажу, сел в него и уехал. Когда он окончательно скрылся из виду, а расстояние до берега стало непреодолимым, я направился к себе в каюту – тесную, но весьма опрятную, – упал на койку и зарыдал во весь голос, сам себя удивив. Последний раз я так плакал в детстве после маминой смерти, еще до того, как нас с Беном сослали в пансион, и с тех пор себе такого не позволял. У стен есть уши, в пансионе все друг за другом следили, и кто-нибудь обязательно разболтал бы, что весельчак Джон Гленгалл плакал в подушку.
В каюте я пролежал полдня, слушая плеск воды за бортом, крики морских птиц да голоса людей за стеной. Выгнать меня оттуда смог только голод. Я съел неплохой обед в кают-компании, несколько прилично одетых ребят пригласили меня сыграть в вист, и я охотно согласился.
Мечты об Ирландии слабели с каждой милей, приближавшей меня к дому. Я проиграл остаток денег, полученных от Фаррелла, потом немного выиграл. На дилижанс Ливерпуль – Лондон этого хватило, а вот на экипаж до дома уже нет, так что пришлось самому волочить саквояжи через весь город. Ключи нашлись там же, где мы с Беном и Молли их спрятали: под большим камнем у дороги.
Дом встретил меня молчанием.
Глава 14
Двое в шляпах
В Лондоне я вернулся к той жизни, о которой мечтал. Радость от этого, признаюсь, оказалась несколько пресной, и все же я многого добился. Затеял в доме ремонт, пошил себе еще костюмов, нанял новых слуг. Оранжерею восстановили, и там теперь, по отцовской традиции, выращивали салат.
