В своих кошмарах я погружаюсь обратно в войну.
Я снова в том же самом месте и опять сражаюсь за княжества. Это бесконечный цикл, подобный ярмарочному зеркальному коридору, который отражает все снова и снова. Я гордился тем, что ношу имя Вестергардов. Гордился тем, что сражаюсь за Данию. Эти княжества стоили жизни моему отцу, и я собирался приложить все силы, чтобы они не пропали впустую. В противном случае это было бы все равно что променять время, которое я мог бы провести рядом с отцом, на те земли, которые мы едва отстояли, на еще несколько бессмысленных лет. И потому я надел форму, смазал ваксой кожаные сапоги и пошел на войну вместе с другими.
А там был серый дождь, делавший все холодным и мокрым. Делавший землю скользкой, а надежную почву – предательской. Война ощущается точно так же. Твердая почва становится все менее и менее надежной.
Мои спички тоже промокли, и я тщетно пытаюсь зажечь сигарету. Человек рядом со мной наклоняется, и я слышу, как он щелкает пальцами. На кончике его сигареты вспыхивает огонек.
Я инстинктивно поворачиваюсь к нему, думая о мальчике, который щелкал пальцами в том переулке, и о другом мальчике, том, которым я был тогда, когда бессильно щелкал пальцами в холодной темноте.
– Знаешь, когда я был юнцом, то мечтал об этом, – осторожно говорю я. «О магии».
– Слишком жестокая вещь, чтобы о ней мечтать, – отзывается он, цедя слова вместе с сигаретным дымом. – Если бы я мог, то мечтал бы о деньгах, сокровищах, золоте, возвращении домой живым и невредимым. Может быть, о девушке, которую смогу полюбить. Или, в крайнем случае, о зонте.
Я мечтал бы, чтобы мой отец вернулся. И мой брат тоже. Мечтал бы, чтобы отец гордился мною. Чтобы благодаря мне его жертва оказалась не напрасной.
– Любовь, – фыркаю я. Он зажигает мою сигарету от своей. – Этого ты хочешь?
– Нет. Я хочу быть картографом, а не находиться здесь и стрелять из ружья. Хочу увидеть Антарктику. – Он протягивает мне руку: – Я Йеспер.
Я смотрю на его протянутую руку слишком долго. Единственные друзья, которые у меня когда-либо были, это Алекс и Теннес.
– Филипп, – быстро говорю я, пожимая руку Йеспера. – Ты еще порадуешься тому, что можешь зажечь огонь, когда вокруг тебя будут льды Антарктики.
Он ухмыляется с юмором висельника.
– Похоже, лед – моя судьба. В том или ином виде, – сухо говорит он. – А чего бы ты желал прямо сейчас? Кроме любви, магии и ледяных пустынь?
Пушки смолкают. Ночной холод жесток, а смрад от трупов и экскрементов ужасен. Я вспоминаю платок, который прижимал к лицу в тот вечер в морге. Последовал бы я идее Теннеса, если бы знал, каково это – видеть, как у тебя на глазах умирает человек?
Не знаю.
– Наверное, вернуться в прошлое, – тихо говорю я. – Может быть, изменить одно решение. В то время я не осознавал, что оно будет настолько важным.
– Никогда не бывает слишком поздно, – возражает Йеспер и затягивается сигаретой. – Разве только ты не выберешься отсюда живым, конечно. Тогда все будет для тебя слишком поздно, жалкий неудачник.
Я с трудом сглатываю и глубоко вдыхаю сигаретный дым.
– Вернуться уже нельзя. Можно только идти вперед и попытаться создать что-то из обломков.
– Это весомое желание, – соглашается он. – А я хотел бы фунт копченого лосося и ржаной хлеб с маслом. И чтобы чертовы британцы пришли поскорее, – он притопывает обутой в сапог ногой. – Я думал, что они уже появятся к этому моменту.
Мы вместе курим на следующую ночь, потом на следующую. Пруссаки вооружены лучше нас: их ружья можно перезаряжать лежа. Нам же приходится вставать. А пушечная канонада продолжается, словно пульсирующий гром, день перетекает в ночь кровью заката, и к утру все больше и больше трупов усеивает землю, повсюду окопы, застрявшие в грязи санитарные повозки, набитые кровавой соломой. В итоге мы, наконец, осознаем с полной ясностью одну вещь.
– Никто не придет нам на помощь, – говорит Йеспер на четвертую ночь. Он опирается на приклад своего ружья, словно у него кружится голова, и достает сигарету.
Он прав. На этот раз британцы не приходят, как пришли в ту войну, где сражались отец и брат. Королева Виктория уже приняла сторону Пруссии из-за замужества ее дочери.
Йеспер щелкает пальцами, и я вижу на секунду вспыхнувший между ними огонек. Но я не единственный, кто его видит.
– Что за…
Вопрос умирает у него на губах так же мгновенно, как сам Йеспер.
Один выстрел, и мне на лицо брызжет чужой мозг.
Я всегда считал, что магия – это власть. Но магия не смогла спасти его в этой мясорубке. Смотрю на обмякшие руки Йеспера, на сигарету, которую он выронил, когда его магический огонек угас в грязи. Власть должна начинаться намного раньше: не на поле битвы, не посредством магии, пушек или ружей, но посредством стратегии. В украшенных позолотой государственных кабинетах, где слова имеют больше потенциальной силы, чем пули. Где все еще возможно влиять на умы других людей. К тому времени, как мы оказываемся здесь, уже слишком поздно.
Я удостоверяюсь в том, что Йеспера похоронили как следует, плачу́ за его кремацию и за похороны. Не знаю, почему он так много значил для меня, хотя мы познакомились всего несколько дней назад. Многие были до него, и многие будут после него.
А потом я начинаю строить планы.
Что бы я хотел сделать сейчас, когда война окончена, а Дания потерпела поражение?
В моих мечтах больше нет магии. Теперь я собираюсь сделать все, чтобы Дания никогда снова не оказалась опустошена, чтобы никто вообще не посмел покуситься на нее. И это должно начаться с королевского семейства. Нужно вести игру, совершать просчитанные стратегические ходы, упрочнять влияние в государственных кабинетах.
Да, чтобы прийти к этому, должно умереть еще больше людей. Таких людей, как Йеспер. Но его смерть послужила большему благу. И их смерти послужат тоже. Если некоторые люди умрут сейчас, то, вероятно, впоследствии умирать придется меньшему числу.
Я еще могу найти способ создать что-то хорошее из всех этих обломков.
Вот почему, когда выхожу их комы и Хелена приходит навестить меня, я знаю, что мне надлежит сделать.
Она выглядит исхудавшей в своем платье, доходящем до самого пола, но сильной. Руки ее скрещены на груди, а волосы туго стянуты на затылке. Ее манера держаться неизменно превращает любую комнату в сцену. Она единственная, кто может заставить драгоценности казаться тусклыми.
– Филипп, – мягко говорит она, сжимая в пальцах конверт, украшенный позолотой. – Король принял наше приглашение. Но я теперь уже не уверена, что сейчас подходящее время для того, чтобы Ева выступала перед ним. Быть может, нам следует отменить вечер. Или, по крайней мере, отложить…
– Ты хочешь, чтобы Еву приняли в Королевскую академию? – прерываю я.
