Те шахтеры были убиты, чтобы что-то скрыть.
Я останавливаюсь. Евин сахарный кристалл рос в стеклянной банке, собираясь слой за слоем. Со временем он становился все прочнее. Как любовь и ненависть. Как те самоцветы в копях.
Как Фирн в моей крови.
«Эти копи губят жизни датчан», – писал мой отец. Он отчаянно хотел, чтобы король увидел эти шахты своими глазами, иначе, по его словам, еще больше людей умрет.
Голос Ханны эхом звучит в моей голове: «Я пыталась рассказать полиции обо всех остальных слугах и рабочих, которые пропали».
Все эти люди были слугами, такими же, как Айви. Слугами, владеющими магией.
Осознание раскрывается у меня внутри, словно сотни цветов в ночи. Дрожащими руками я откупориваю флакон и роняю несколько капель крови на плоское стеклышко: я видела, как Якоб проделывал это. Но у меня это занимает куда больше времени, потому что пальцы у меня неуклюжие.
Быть может, я была близка к истине, когда предполагала, что вокруг шахт Вестергардов сплетается некая обширная сеть обмана.
Но, возможно, истина на самом деле еще ужаснее, чем рисовало мое воображение.
Я кладу образец под микроскоп, и, когда изображение делается четким, ахаю.
Моя кровь багряной лужицей растекается вокруг крошечных осколков кристалла, как будто кто-то ударил по камню моего отца кувалдой, разбив на миллион сверкающих кусочков.
Осознание обрушивается на меня, словно камень, пробивший оконное стекло.
«Адовы огни!»
Ответ на отцовскую загадку был прямо передо мной. Нет… он был во мне все это время.
Каждый камень, легший в основу неимоверного состояния Вестергардов, каждый камень, блистающий в прическе или на шее отпрысков королевской датской семьи по всей Европе, и тот камень, который Филипп носил в своем кольце, – все они сделаны с помощью магии.
Или, точнее… сделаны из магии.
Эти камни – вовсе не стекло, как я опасалась. Они – Фирн.
Глава тридцать первая
Филипп.
День салона: 30 января 1867 года.
Особняк Вестергардов
Снегопад уже разыгрывается в полную силу, когда звонит дверной колокольчик.
Я поправляю свои запонки, в которые вставлены самоцветы, и открываю дверь.
На пороге стоит доктор Хольм, снег скапливается вокруг его сапог.
– Филипп, – говорит он, – ты выглядишь намного лучше.
Я улыбаюсь. Мой старинный друг, как же далеко мы зашли с того первого вечера в морге!
– Добро пожаловать, Теннес, – говорю я и делаю шаг в сторону, чтобы впустить его.
Глава тридцать вторая
Марит.
День салона: 30 января 1867 года.
Особняк Вестергардов
На несколько долгих моментов я закрываю глаза и позволяю осознанию обрушиться на меня. Ужасное значение всего этого растет, словно темная волна, и я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы не упасть в обморок. Снегопад снаружи усилился, и резкий воющий ветер сносит его вбок. Я с трудом закупориваю флакон и спешу вниз по лестнице и дальше по коридорам.
Слуги мечутся по дому, словно снежные хлопья за окном.
– Неужели метель? – спрашивает Дорит, с недоверием глядя сквозь кухонное стекло. Все поверхности вокруг уставлены блестящими сладостями и поджаренными до золотисто-коричневого цвета птичьими тушками, медными кастрюлями, над которыми кружится пар, и вазами с цветами.
Король едет. Высокопоставленные шахтеры тоже.
У входной двери звонит колокольчик, и часы отбивают половину четвертого.
«Нет, – понимаю я. – Шахтеры уже приехали».
– Шевелись, – резко бросает мне Нина. Она тоже смотрит на летящий снег. – Лара, принеси все свечи, которые найдешь, и убедись, что у каждого камина лежит вязанка дров.
По привычке я лезу за отцовским камнем, лежащим у меня в кармане, но отдергиваю руку, осознав, до чего я все это время дотрагивалась.
– Где Якоб? – спрашиваю я, но, не получив ответа, поворачиваюсь и бегу по подземному коридору к двери, ведущей наверх.
Пушистый ковер приминается под моими ногами, словно багряный мох.
За огромными окнами бальной залы весь мир тонет в белых вихрях. В мраморном камине ярко и жарко пылает огонь, горят свечи в люстрах и в расставленных на столе канделябрах. Сейчас в этом теплом оазисе, расположенном в самом сердце зимы, цветет Эдемский сад.
Я жду, притаившись в тени. В другом конце комнаты Лильян хлопочет над танцевальным нарядом Евы, закрепляя цветок на воздушном подоле ее юбки и окрашивая его лепестки в льдисто-голубой цвет – в тон платью. В пространстве между нами перемещаются шахтеры, одетые в шелковые цилиндры и изящно скроенные костюмы с облегающими штанами. Комната буквально гудит нервной энергией.
Все постоянно поглядывают на пустое кресло, приготовленное для короля.
– Снегопад усиливается, – говорит один из шахтеров. На его карманных часах сверкают самоцветы, а когда он скидывает плащ, становятся видны другие драгоценные камни: в перстнях и в запонках; они переливаются всеми цветами радуги, и от этого зрелища у меня в желудке образуется холодный ком. – За пару шагов ничего не видно, – добавляет он и с улыбкой передает свой плащ Сигне.
Когда он поворачивается, я вижу на его щеке старый шрам в форме рыболовного крючка.
Мое сердце сжимается, точно кулак.
Я приседаю и притворяюсь, будто осматриваю кайму драпировки, а потом прячусь в укромном уголке между кустами папоротника. Отсюда мне видно Якоба, стоящего рядом с доктором Хольмом.
«Что делать?» – думаю я. Если мы решим бежать, то деваться нам некуда, только наружу, в метель. Мы все не поместимся в кареты, а если возникнет вероятность, что тайна выплывет наружу, эти важные шахтеры убьют нас на месте. Перед глазами у меня встает образ Айви, лежащей мертвой на снегу.
Айви и все остальные обладающие магией слуги, которые пропали за последние годы. Холод ползет у меня по спине. Для этих шахтеров мы намного ценнее мертвыми, чем живыми.
Филипп поправляет свой галстук и откашливается.
– Хелена? – окликает он. На нем отлично подогнанный по фигуре фрак с белой манишкой, волосы напомажены и зачесаны назад. Услышав его голос, Хелена медленно оборачивается. – Я хотел бы перемолвиться с тобой парой слов наедине до прибытия короля, – добавляет Филипп.
Якоб пожимает руку доктору Хольму и идет прочь. Я шепчу его имя, когда он проходит мимо меня, но он не слышит, тогда я еще глубже забиваюсь в тень. Не могу оставить Еву наедине с ними всеми. Даже через всю залу я слышу, как она тревожно хихикает, а потом слегка пошатывается, как будто у нее закружилась голова.
