Когда Тара родилась, я была в восторге от того, что у меня будет младшая сестренка, а чуть позже, к шести годам, я была достаточно взрослая, чтобы заинтересоваться тем, как мама ухаживает за малышкой. Похоже, мама была очарована новорожденной, и хотя не переставала раздражаться и вести себя жестоко по отношению к более взрослым детям, но она окружила Тару заботой. Она вела себя точно так же и с остальными четырьмя детьми, которых родила в следующие несколько лет: Луиз, моего младшего брата и двух сестер.
Она поощряла меня помогать ей с маленькими детьми во всем, что я была способна делать. Я нянчила их, говорила с ними, успокаивала, когда они плакали, готовила для них смесь и кормила их. Это было тяжело, особенно с Тарой – с ней мама не пользовалась одноразовыми пеленками, а старомодные полиэстеровые нужно было кипятить и развешивать на просушку. Но я любила все это – любила помогать маме и всегда любила детей.
Как только мама и папа принесли Тару домой, то Хезер, Стив и я заметили, что у нее темная кожа и черные кудрявые волосики. Мы спросили у мамы с папой, почему она так выглядит. Похоже, вопрос их никак не смутил, и поначалу они даже не поняли, что такого удивительного во внешнем виде Тары, притом что остальная семья была белокожей.
– Она маленькая, как и все вы были маленькими, все дети выглядят по-разному, – ответил папа.
Поначалу нас устраивал такой ответ, но прошли годы, и еще двое из четырех детей, которые появились на свет после Тары, имели тот же темный цвет кожи, так что мы снова стали задавать об этом вопросы. Тогда папа рассказал по-другому.
– Это все гены, понимаете? – сказал он.
– А что такое гены? – сказала я, когда он впервые упомянул об этом.
– Ну, это когда у тебя есть предок, который выглядит как-то по-другому.
– Что такое предок?
– Кто-то, кто был у тебя в семье раньше. Какой-нибудь прапрапрадедушка или типа того. Он выглядел как-то по-другому, потом прошло много лет, и когда в той же семье появляется ребенок, он выглядит, как тот предок, его гены передались ребенку через поколения.
Мы были маленькими, и этот ответ показался нам разумным.
– Так один из наших предков был темнокожим? – спросила я.
– Наверняка был, – кивнул папа. – Наверное, кто-то из цыган или с Ямайки.
Ни мама, ни папа не признались нам, что папа не был отцом Тары и еще двух моих младших сестер. Зато они очень интересовались семейным сходством. Часто они обсуждали, на какую часть семьи похожи их двое других белокожих детей, Луиз и ее младший брат.
– Луиз – это Уэст, это очевидно, – говорил папа.
Точно так же мама говорила, что наш младший братик выглядит как Леттс:
– У него и правда черты моих братьев и сестер.
Хезер, Стив и я никогда даже не сомневались, что все остальные дети были от папы. Но когда мы стали старше и история про «гены» перестала выглядеть убедительно, у нас возникали сомнения по поводу Тары и ее младших сестер. Так продолжалось до суда, на котором мама наконец призналась, что папа не был их отцом, а сам папа, который к тому моменту уже был мертв, так в этом и не признался. Я помню, как дети дразнили нас в школе по этому поводу, когда видели Тару в коляске. Они говорили злые вещи, например: «Как так вышло, что у тебя смуглая сестра?» или «Так твой папа с Ямайки?»
Я не думаю, что кто-то из них на самом деле имел представление, при чем здесь отец Тары или как она была зачата. Никто в школе не знал много обо мне или моей семье. Мама не разрешала приводить в гости тех немногих друзей, которых мы пытались заводить. Но тем не менее мне было неприятно выслушивать эти шутки о внешности Тары, а позже ее двух сестер.
Конечно, эта травля оставила с годами глубокий след: Тара была особенно обидчивой – и ее можно понять – по отношению к людям, которые дразнили ее за цвет кожи.
Сейчас, разумеется, уже стало очевидным, что отцами Тары и двух ее младших сестер были мамины клиенты. Когда мы подросли, то стали замечать, что в дом заходят мужчины-посетители. Мы знали, что это не родственники и не жильцы, потому что они оставались всего на час, а то и меньше. Они пользовались не тем входом в дом, которым пользовалась вся семья, а отдельным, который папа сделал для жильцов. Кое-кто из них появлялся регулярно, и когда они приходили, мама ждала их наверху. Постепенно мы выяснили, что она занималась с ними сексом. Я не уверена, когда мы это поняли, но точно задолго до нашего пубертатного возраста.
Я знала, что такое секс, с ранних лет, и не только из-за того, что случилось между мной и дядей Джоном. О сексе постоянно говорил папа. Он буквально не стеснялся абсолютно ничего. Бывало, он сидел в туалете с открытой дверью. Он всегда отпускал грубые комментарии и шутки об интимных делах других людей или о мастурбации. Он очень живо и подробно рассказывал о том, как сексом занимаются животные. Он часто ласкал и лапал маму, а порой просовывал руку между ног мамы, а затем заставлял нас нюхать эту руку:
– Да, дети, вот так пахнет ваша мать!
Мы при этом чувствовали невероятное омерзение, корчились и пытались убежать от папы, и это его только смешило. Мама не делала ничего, чтобы остановить его. Она тоже была достаточно откровенна и раскрепощена в этих делах и часто ходила голой по дому. Никогда не поднимался вопрос о целомудрии детей до той поры, когда они уже будут готовы узнать о сексе.
С другой стороны, мама не пыталась как следует рассказывать нам о жизни. Наверное, она полагала, что мы сами дойдем до всего, что нам пригодится, и так и вышло. Но я точно помню, что в один ужасно жаркий день, когда мне было семь или восемь лет, мама решила преподать нам крайне мерзкий урок об этом. Мы были с ней в гостиной, она сидела на диване и говорила о сексе.
– Вам обеим нужно осознать: чтобы девочка научилась понимать свое тело, ей нужно его изучать.
Я не поняла, что она имеет в виду, и поэтому спросила:
– О чем ты, мам?
– Смотри, я покажу тебе.
К нашему ужасу, она задрала подол юбки. Нижнее белье она никогда не носила.
– Я хочу, чтобы вы протянули руку и пощупали. Мэй, ты первая.
Мне стало дурно от одной мысли об этом.
– Я не хочу, – сказала я, стараясь не смотреть туда.
– Какого хера, делай, что говорят!
Это было куда хуже, чем когда папа трогал маму под юбкой, но маме нельзя было сказать «нет», эта мысль внушала ужас. Так что у нас не было выбора, кроме как сделать это. Это было очень странно, и я чувствовала сильнейшее отвращение.
– Вот так же там все будет и у вас, когда вы подрастете, – твердо сказала она. – Вам нужно об этом знать.
Она объяснила, что обязанность матери – научить дочерей этим вещам. Возможно, она и правда так считала. Или получала от этого некоторое сексуальное удовольствие. Я не знаю точно. В любом случае, этот эпизод показывает, что у нее не было четкого понимания, что такое границы в области сексуальности, которые должны существовать между детьми и взрослыми.
