Королевская даремская тюрьма
Когда я пыталась заговорить о насилии, об Уэсте и обо всем этом, они не хотели и слушать. Вместо этого считали, что могут запугивать меня, они говорили, что я лишусь детей… Мы были отбросами – я, мои братья и сестры, – а значит, и мои дети тоже! Для них таких людей, как мы, уже ничто не спасет… а значит, они спокойно могут выставлять меня самой крайней!
Я не знала, что убийства в доме начались, пока я росла, и точно так же не знала, что они прервались, но это действительно так. Прошло восемь лет, прежде чем случилось очередное убийство, и оно вызвало у меня чувство утраты, которое не проходит всю мою жизнь: жертвой стала моя сестра Хезер.
Конечно, другие убийства могли происходить вне нашего дома, тела они могли закапывать в полях Мач-Маркл или где-то еще. Я читала, что у экспертов по серийным убийцам есть такое мнение: для людей такого типа очень необычно перестать убивать на долгое время. Но не было найдено никаких доказательств, что за эти восемь лет родители были как-то связаны с убийствами.
Некоторые предполагают, что убийства прекратились из-за того, что мама с папой перестали сдавать комнаты жильцам. Вступили в силу новые законы, регулирующие пожарную безопасность, а также подачу газа и электричества в тех домах, где сдаются комнаты в аренду. Если бы они продолжали сдавать комнаты, папе пришлось бы делать ремонт и многое менять в доме. Это могло им дорого обойтись и привело бы к проверкам властей, а этого родители хотели избежать. К тому времени дом был уже полон страшных секретов.
Возможно, были и другие причины, по которым они захотели закрыть ту мрачную главу своей жизни в доме 25 на Кромвель-стрит. Возможно, они чувствовали, что продолжать все это слишком рискованно или же просто они устали от своих сложных и вызывающих ужас приключений с девушками. Кроме того, они даже могли забеспокоиться, что Хезер, Стив и я взрослеем и больше понимаем об окружающем мире, а поэтому можем догадаться о том, что происходит у нас под носом, и кому-нибудь рассказать об этом.
Так что жизнь в доме продолжалась – такая же странная и жестокая, как и раньше, но в ней хотя бы появилась тень некой нормальности, с семейными поездками за город и даже к морю. Мама все также срывалась на нас, но случались и веселые моменты. Папа особенно любил гримасничать. Он называл себя «Тедди» и пел глупые песенки. Одна из них начиналась словами: «Я маленький придурок!» Он был в комбинезоне, и пока скакал по комнате, мелочь звенела у него в карманах. Он очень смешил этим нас.
У него начался новый дурашливый этап, когда он стал вести себя, словно «святоша», как он сам это называл. Всегда, когда он видел нас, он говорил: «Благословляю, дитя мое», – и делал крестное знамение.
Рядом с кухней была комната для стирки с тремя стиральными машинами, которые папа откуда-то своровал. Однажды я застала его там стоящим на стремянке, он менял лампу дневного света.
– Мэй, зайди на минутку!
Я зашла.
– А теперь не двигайся.
И он стал махать перегоревшей длинной лампой вокруг меня, словно посвящал меня в рыцари.
– Благословляю, дитя мое! Благословляю тебя!
Однако нечаянно он треснул меня по голове этой лампой. Она разлетелась, и белый порошок внутри нее обсыпал меня с ног до головы. Папа спрыгнул со стремянки и выглядел искренне взволнованным. Он приобнял меня и спросил, в порядке ли я. Когда он понял, что ничего не случилось, мы оба прыснули со смеху.
Мама не была такой же смешной, как папа, но у нее все же было чувство юмора. Часто это были детские шуточки, они остались у нее и в тюрьме, их полно было в письмах от нее. Например:
– Как убить клоуна?
– Не знаю, мам, а как?
– Устроить ему цирк!
Или:
– Чем отличаются снеговик-мальчик и снеговик-девочка?
– Не знаю.
– У мальчика две морковки, не только вместо носа!
Она запрокидывала голову и смеялась. Чаще всего эти шутки смешили ее больше, чем всех остальных. Но когда она была в таком настроении, я любила ее. Как будто на миг она становилась другим человеком.
Когда у мамы было хорошее настроение, они с папой подшучивали друг над другом, и со стороны это выглядело довольно-таки ласково. Они часто делали это за едой. Она прекрасно готовила, например, какие-нибудь старомодные блюда из мяса с двумя овощными гарнирами, но очень вкусные. Но иногда она отходила от привычных рецептов и делала что-нибудь экзотическое, например карри.
– Я не буду есть это дерьмо, – говорил папа, когда она ставила перед ним это блюдо.
– Это не дерьмо. Это вкусно. Попробуй.
– Это дерьмо. Заграничное дерьмо.
– Да ты попробуй!
– Дети, ваша мать пытается отравить меня этим заграничным дерьмом.
Она смеялась:
– Если бы я хотела отравить тебя, старый дурень, я бы уже сделала это сто лет назад!
– Не слушайте ее! – папа мимолетно улыбался нам. – Если я утром окочурюсь, вы знаете, кто в этом виноват!
Мама в шутку хлестала его по голове кухонным полотенцем, и он ухмылялся.
– Да она чертов дракон!
Часть из того, чем мы питались, доставалась нам на халяву благодаря папиным связям: у кого-то из его приятелей был огород, кто-то работал на фабрике «Уоллс» в Глостере и заглядывал к нам с раздобытыми ящиками еды для папы. Обычно мы с нетерпением ждали таких подарков. Помню, однажды нам досталось огромное количество ящиков, в которых были пироги со свининой и яйцом. Мы ели эти пироги месяцами подряд, пока окончательно их не возненавидели. С тех пор я даже смотреть на них не могу.
Хотя дела у семьи не всегда шли гладко, мы никогда не голодали. Я помню, что мама готовила суперские торты. На день рождения мы объедались превосходными бисквитами со льдом, а на Рождество – не менее прекрасными фруктовыми тортами, замешенными на алкоголе. Мама очень старалась по особенным поводам, и Рождество было одним из дней, когда мы все и правда чувствовали себя самой настоящей крепкой семьей.
Перед тем как все это приготовить, мама затевала генеральную уборку всего дома (я делаю так же и по сей день) и заставляла нас помогать. Развешивались украшения (которые папа откуда-то утаскивал). А накануне важного дня нам раздавали каталоги «Аргос» и разрешали купить оттуда все, что мы захотим, только не дороже десяти фунтов. Затем мама обычно уходила из дома купить то, что мы выбрали, заворачивала эти подарки и клала их под рождественскую елку. Когда я была маленькой, то часто выбирала игрушки, например, «Волшебный экран» со стирающимися картинками, но когда подросла, то часто хотела принадлежности для рисования, потому что была очень увлечена рисованием и раскрашиванием.
К тому же Рождество было единственным днем, когда папа обязательно брал выходной. После ужина мы собирались в круг, чтобы посмотреть речь королевы. Папа на этом настаивал. Он сидел на диване с мамой, а остальные рассаживались рядом на другие стулья или на пол. Они оба были поклонниками королевской семьи.
