– Какая замечательная женщина наша королева! – говорил папа.
– И мне она тоже нравится. Других таких просто нет, – соглашалась мама.
– И сколько всего разумного говорит, – добавлял папа.
Они придерживались традиций и в других вещах. Папа всегда голосовал за консерваторов и уверял, что мама голосует точно так же, хотя потом, когда я выросла, она призналась мне, что это не так – я понятия не имела, кто из них говорит правду.
В те годы папа устроился на завод «Мюир Хилл», который производил в Глостере железнодорожные вагоны. Там папа работал в цеху и делал на станке различные детали. К своей зарплате он прибавлял доход, дополнительно выполняя различные строительные работы, особенно для своего бывшего домовладельца. Он не появлялся дома часами, и много дней подряд мы видели его очень редко.
Папа постоянно воровал что-нибудь по мелочи, особенно любые стройматериалы, которые ему попадались, – медные трубы, доски, даже кирпичи. Это было его непреодолимой привычкой. Если он мог любым способом просто так что-нибудь взять, он это делал. Однажды у нас в доме стояло не менее семи украденных телевизоров. Он не мог спокойно проехать мимо кучи кирпичей, он обязательно останавливался и забирал их, а если в фургоне ехали дети, то мы должны были ему помогать. Он брал нас с собой в магазины стройматериалов и подговаривал носить в кузов фургона какие-нибудь доски, песок или каменные плиты, пока он отвлекал продавца своей болтовней и шутками. Он никогда не покупал нам велосипеды. Он просто брал нас с собой в парк, высматривал там велосипед подходящего размера и забирал его. Иногда он воровал велосипеды в местном парке в конце нашей улицы, но чаще всего мы ехали в один из парков Челтнема, где жили люди побогаче, и нам с большей вероятностью могло попасться что-нибудь получше качеством.
Я всегда нервничала, когда приходилось помогать ему. Я знала, что это неправильные поступки, и боялась, что может случиться, если нас поймают. Папа насмехался над этими моими переживаниями. Он как будто преподавал мне – и всем другим своим детям – важный урок о том, как выкручиваться в этой жизни. Мама прекрасно знала, что он берет нас в помощники для своего воровства, но никак не старалась мешать этому.
Однако, несмотря на все это, он крайне добросовестно работал. Все деньги, которые зарабатывал, в том числе зарплату от «Мюир Хилл», он целиком отдавал маме, и она, выделяя ему немного на табак и самокрутки, припрятывала деньги где-то на верхних этажах дома. А на досуге он продолжал медленно, но верно заниматься глобальной перестройкой дома. Он не только изменил верхнюю часть дома, но и сделал обширную пристройку сзади.
Мама по-прежнему зарабатывала проституцией, но – возможно, из-за того, что денег стало меньше из-за потери дохода с жильцов, – она также стала брать различные подработки, в том числе трудилась уборщицей. Вдобавок к этому она ухаживала за домом и воспитывала растущее потомство – после Тары и Луиз появился наш младший брат и две сестры в 1980, 1982 и 1983 годах. За шесть лет родились пятеро детей. Я не помню, говорила ли мне мама каждый раз, что забеременела, мне просто казалось, что она практически всегда ходила беременной в те годы.
С появлением каждого ребенка все больше и больше домашних дел перекладывалось на плечи нас, старших детей. Она научила меня и Хезер готовить и шить, не потому, что считала эти навыки полезными в нашей дальнейшей жизни, как иногда нам говорила, а потому, что ей просто нужна была наша помощь. Она поручала нам все домашние дела перед тем, как мы уходили в школу, а когда возвращались, нас ждало еще больше работы. Она никогда не просила вежливо, а чаще так: «Сегодня вечером ты вымоешь это, Стив!», «Хезер, эти полы нужно помыть!», «Не забудь об этой сраной глажке, Мэй, в корзине для белья скопилась уже целая гора!»
Примерно в то же время, когда Энн-Мари сбежала из дома, мама с папой переселили нас из подвала, и теперь мы могли спать наверху. Нельзя наверняка сказать, что повлияло на такую перемену, и была ли она как-то вызвана тем, что внизу похоронены тела. Я думаю, что это тоже могло стать причиной. Когда полиция начала находить тела в подвале и папа сознался, что хоронил их там, он также рассказал, что волновался из-за запаха разложения, потому что этот район отличался высоким уровнем грунтовых вод. В те годы, что мы спали в подвале, его регулярно затапливало: мы просыпались и обнаруживали на полу воду коричневого цвета высотой по щиколотку. Я помню, там внизу стоял сундук, что-то вроде ящика для игрушек, и мы запрыгивали туда, представляя, что это лодка, пока ждали, когда придет мама и выпустит нас. Вместе с водой подвал наполнялся отвратительным запахом, но нам в голову даже не приходила реальная причина этого запаха. Папины попытки забетонировать пол, очевидно, были недостаточно успешны, чтобы полностью скрыть то, что таилось под этим полом.
Когда мы только начали спать наверху после подвала, мама с папой поставили для нас две двухъярусные кровати в одном из концов зала в новой постройке, которую соорудил папа. Они повесили тяжелые коричневые занавески, чтобы отгородить наши спальные места от остальной комнаты. Там, где мы спали, еще стояла колыбелька, в которой спали младшие. Это было, когда жильцы ушли, а папа еще работал над верхней частью дома.
Шанс ночевать наверху казался нам огромным приключением. Когда мама с папой выходили из комнаты, мы перепрыгивали с верха одной двухъярусной кровати на другую и дрались подушками. Иногда мама заставала нас за этим.
– Какого хера вы творите, мелкие засранцы?
Иногда нас застукивали, но со временем мы в совершенстве научились меньше шуметь, когда она была рядом и могла нас услышать. Кроме того, мы заранее уже слышали, как она подходит, и поэтому могли быстро прекратить все игры и тихо лежать по кроватям в тот момент, когда она заходила в комнату.
В течение того периода, когда мы укладывались спать и занавески были задернуты, иногда мы слышали голоса мамы и папы с другого конца комнаты. Иногда они просто разговаривали друг с другом, иногда у них бывали гости, например дядя Джон. Это могли быть и незнакомые люди, как мужчины, так и женщины. Когда мы чувствовали себя достаточно смело, мы выглядывали из-за занавесок, чтобы посмотреть, кто там. Если они видели, как мы это делаем, мама рявкала на нас, чтобы мы ложились по кроватям и засыпали.
В последующие годы, казалось, нас постоянно переводят для сна в разные части дома. Одно время, когда мне было девять или десять лет, мы спали в комнате на верхнем этаже – это было, прежде чем папа превратил ту часть дома в место, где мама принимала мужчин. Пока мы жили там, Стив, Хезер и я сделали из картона игрушечную деревню. Мы утащили из папиного ящика с инструментами нож для резки картона. Откуда-то мы достали шаблоны и вырезали картонные силуэты, согнули и склеили так, чтобы получились небольшие домики, а между ними мы устраивали улицу. Мы были очень увлечены тем, что у нас получилось, и не сразу заметили, что изрезали ковер, вырезая фигуры. Поэтому нам пришлось скрывать свои поделки от мамы с папой, чтобы те не догадались, кто же испортил ковер.
Еще позже мы спали на среднем этаже, в старой комнате Энн-Мари. Мы любили там спать – в этой части дома, казалось, мама с папой почти не могли слышать, что у нас происходит, так что мы были предоставлены сами себе. Наши ночные развлечения становились все изобретательнее. Во время одной из этих игр мы связывали вместе простыни, к одному концу привязывали ведро, опускали всю эту конструкцию из окна и пытались приманить бездомных кошек, чтобы они забрались внутрь, и мы смогли поднять их в комнату. Мы делали это отчасти ради забавы, но часто мы слышали, как по ночам они внизу кричат и воют, мы думали, что им больно или они голодные. Только уже повзрослев, мы поняли, что кошки издавали все эти звуки, потому что дрались за территорию или спаривались.
