Среди всех вещей, которые я больше всего любила в таких вот каникулах на выезде, было чувство принятия другими людьми, которые не считают, что с нами что-то не так. Они не дразнили нас и не приставали к нам. Для них мы казались нормальными, а не странной семейкой из дома на Кромвель-стрит.
Большинство наших отъездов из дома занимали один день. Иногда мы ездили в сафари-зоопарки. Мама с папой никогда себе бы этого не позволили, если бы им пришлось платить за всю семью, поэтому все дети должны были прятаться под покрывалами в задней части фургона, пока мама с папой расплачивались только за себя. Еще одним любимым местом для поездок был остров Барри. Мы могли добраться туда и вернуться домой в тот же день, а так как мама брала с собой сэндвичи и бутылочки с фруктовым компотом (нам никогда не покупали мороженое, рыбу с картошкой фри и тому подобное), то эти поездки обходились нам очень дешево.
Но самым любимым для большинства из нас местом для поездок был лес Дин. Папа знал его очень хорошо. И он находился не очень далеко от дома. Приехав туда, Хезер, Стив и я обычно старались скрыться от мамы с папой и часами гуляли сами по себе. Мы нарочно терялись, чтобы они не могли найти нас. Когда они все-таки нас находили, мама кричала на нас, но нам было все равно, ведь это приключение стоило того.
Я все еще люблю ездить за город, хотя жалею, что у меня со временем развилось нечто вроде фобии бывать вне дома. Думаю, ее причина – это страх, что меня узнают как одну из семьи Уэст, он никогда не оставлял меня с тех пор, как вся страна узнала о преступлениях. Но даже с учетом этого я люблю ощущать кожей свежий воздух, бывать в горах и чувствовать особую связь с лесом Дин.
Хезер еще сильнее чувствовала эту связь с лесом. Она любила там бывать. Каким-то образом у меня лучше получалось справляться со всеми ужасными событиями дома, чем у нее, но в том особом месте те ужасные тревоги и страдания, которые мучали ее, уходили прочь прямо на глазах, и она, казалось, снова приходила в себя. Однажды, когда мы вернулись домой, она стала писать на книгах и на тыльной стороне ладони буквы, которые выглядели загадочно для меня и Стива: ЯБЖВЛД.
Мы дразнили ее по этому поводу, думая, что это могут быть инициалы какого-нибудь мальчика, в которого она влюбилась. Но на самом деле эти буквы значили: «Я буду жить в лесу Дин».
Это была ее мечта – сделать именно так, когда она вырастет и будет свободна навсегда покинуть дом.
Теперь я не могу бывать там или даже думать об этом месте, не вспоминая, как сильно она хотела там жить, или же не размышляя о том, что она так и не смогла этого сделать.
Глава 7
Хезер
Мама написала, что любит меня. Что она всех нас очень подвела и знает об этом. Она хочет, чтобы я выражала ей свои эмоции, чтобы не держала их в себе. Она говорит, что я могу перестать ей писать, если захочу, теперь она сможет справиться и сама, что она уже чувствует себя лучше. Но она говорит это так, чтобы я поняла, что она еще во мне нуждается, чтобы напомнить мне, что в прошлом ей было очень плохо, чтобы сказать, что она не виновата в том, что происходило…
Королевская даремская тюрьма
Мэй, хочу сказать тебе… Я не очень хороший человек и подвела всех вас, своих детей, – а особенно Хезер. Я не дура и понимаю, сколько вреда вам принесла, и хочу, чтобы ты могла говорить мне, как сильно злишься на меня, и какой бесполезной матерью я была.
Когда мы с Хезер прожили примерно половину нашего юношества, в нашу жизнь вернулась Энн-Мари.
Ей к тому времени было уже почти двадцать лет, у нее был парень. Иногда они вдвоем заходили к нам и разговаривали с мамой и папой, сидя на кухне. В то время – и тем более, когда я только поняла, через какой ад ей пришлось пройти из-за мамы и папы, – я не могла понять, почему она вдруг захотела вернуться, уже сбежав из дома, где подвергалась такому бесчеловечному насилию. Но прошло уже много лет, и сейчас я, кажется, лучше понимаю, почему так произошло. Хоть она физически и сбежала от мамы с папой, эмоционально она осталась заложником того, что они творили с ней. Иногда я думаю, что эти события могли вызвать у нее нечто вроде стокгольмского синдрома. В конце концов, я чувствую, что нечто вроде этого произошло и со мной.
Насколько я могла видеть, ее беседы с мамой и папой проходили удивительно дружелюбно: я не видела ни гнева, ни напряжения между ними по поводу того, что Энн-Мари внезапно сбежала из дома. Однако остальным они особо не разрешали присоединяться к этим встречам, лишь только поздороваться. Было ясно, что мама с папой не хотят, чтобы мы поддерживали какое-то реальное общение с Энн-Мари. Я думаю, из-за того, чтобы пресечь проявления у нас тех же идей о бегстве. Но еще, мне кажется, они боялись, что Энн-Мари может предупредить нас – особенно меня и Хезер – о сексуальном насилии, которому они ее подвергали, пока она жила у нас в доме. Кроме того, они могли волноваться о том, что Хезер и я можем проговориться Энн-Мари о растущем сексуальном интересе папы в нашу сторону – а это могло заставить ее каким-либо образом вмешаться или даже сообщить в полицию.
Как я говорила раньше, она уже пыталась предупредить меня о насилии, которое могло случиться с нами, – как тем днем в бассейне, когда я сказала, что мы с Хезер пока что справляемся и отвлекаем папу достаточно долго, чтобы безопасно уйти прочь от него.
– Скорее всего, вы не сможете делать это всегда, – ответила она.
Когда я спросила, о чем она, Энн-Мари объяснила, что папа годами насиловал ее и применял разное другое сексуальное насилие, а мама помогала ему в этом. Я не была особенно шокирована ее словами о папе, но не хотела верить, что мать, которая явно была так добра и нежна с моими младшими братьями и сестрами, могла заниматься чем-то подобным, хотя мы все и страдали от ее побоев. А еще я знала, что у Энн-Мари очень враждебные отношения с мамой, так что пыталась объяснить себе это тем, что она наговаривает на маму со зла, – хотя я и не хотела огорчать Энн-Мари, высказывая эту мысль вслух.
Я и Хезер договорились уйти из дома, как только сможем это сделать, но официально мы были еще детьми, так что понимали: если мы сбежим из дома прежде, чем закончим школу, то нам придется бегать и прятаться не только от родителей, но и от властей. Мы знали, что нам нужно продержаться дома до тех пор, пока нам не исполнится шестнадцать. Меня не покидало – даже когда я достигла того возраста – беспокойство о том, что ждет моих младших братьев и сестер, когда я уйду из дома. Чувствовала ли Хезер то же самое, я не знаю, это мы с ней не обсуждали. Со временем она стала более замкнутой и подавленной, она не просто хотела – она нуждалась в том, чтобы уйти отсюда как можно скорее.
Еще в то время я начала понимать – потому что видела, как это выглядит и работает в случае с Энн-Мари, которая приводила своего парня домой на встречи с мамой и папой, – что это же может служить определенной защитой от папиных домогательств. Это был сигнал для него, что она больше не живет в их семье и больше не беспомощна перед теми ужасными вещами, которыми он занимался с ней много лет. Она четко давала понять, что больше не принадлежит ему как сексуальный партнер, как он извращенно привык ее воспринимать.
