Папа продолжал уверять, что Хезер время от времени выходит с ним на связь. Он сидел за ужином и между делом сказал:
– О, кстати, я тут недавно наткнулся на Хезер.
Мое сердце забилось сильнее от нетерпения.
– Где?
– Да просто в городе. Типа заехала ненадолго. Она много не рассказывала, но на вид у нее все в порядке.
Мы со Стивом переглянулись.
– А почему она не зашла нас проведать, раз она была в Глостере?
– Ей нужно было возвращаться.
– Куда возвращаться? Она что, еще в летнем лагере?
– Наверное. Она не сказала.
Мы стали требовать подробностей.
– Почему она вернулась в Глостер?
– Она об этом тоже не сказала, – он всегда так запросто говорил об этом. – Не важно, главное, что у нее все хорошо.
В других случаях он строил более сложные теории о том, почему она не хочет больше поддерживать контакт с семьей. Он говорил, что от кого-то слышал, будто она стала лесбиянкой или проституткой, либо подсела на наркотики. Все эти версии не вызывали доверия, и я четко давала ему понять, что эти догадки меня расстраивают, но в конце концов я устала спорить с ним об этом.
Мы достигли некоего момента, когда просто перестали ему верить.
Мамины объяснения и отговорки были не лучше. Чаще всего она не хотела говорить о Хезер, но иногда нам удавалось вынудить ее. Мы спрашивали, почему она никогда не писала Хезер, не получала от нее писем и даже никогда не пыталась навестить ее. Мама просто говорила, что вряд ли Хезер хочет ее видеть, а раз этот так, то мы все должны оставить сестру в покое, до тех пор, пока она не передумает.
Однако мои сомнения и волнения насчет нее продолжали расти. Так же, как Стив и мои младшие братья с сестрами, я не могла поверить, что Хезер просто бросила нас. Мы были уверены: она не могла не понимать, что мы волнуемся за нее и точно захотела бы нас успокоить, сказать, что у нее все хорошо. В поисках ее мы сделали все, что могли, даже написали телеведущей Силле Блэк, у которой в то время шла передача «Сюрприз», в которой находили на какое-то время пропавших членов семей. Но нам оттуда не ответили. Мы связались еще с одной передачей под названием «Пропавшие без вести», но тоже не получили ответа.
В конце концов, мы сказали папе, что собираемся обратиться в полицию и заявить, что она пропала. Я до сих пор помню то мрачное выражение, которое появилось у него на лице.
– Лучше не делайте этого.
– Почему? Столько месяцев уже прошло. Мы волнуемся.
– Да, но о ней ходит все больше слухов. Там уже не только наркотики. Кое-кто говорил мне, что она замешана в каких-то аферах с кредитными картами. Если вы скажете полицейским, что она пропала, то они начнут совать свой нос во все эти дела. Вы можете ее подставить, у нее начнутся серьезные проблемы. Я вам говорю, не нужно впутывать полицию во все это.
– Но мы же за нее волнуемся.
– Слушайте, я не думаю, что о ней вообще нужно волноваться. Она уже большая девочка. Сможет о себе позаботиться. Зуб даю, не сегодня, так завтра она вернется в этот дом счастливой как никогда.
Мы не поверили ему, но не хотели подставлять Хезер, если папа вдруг действительно сказал правду, так что оставили эту идею. После этого нам и правда стало казаться, что мы тут уже ничего не можем поделать.
Так что имя Хезер все реже и реже стало звучать в доме, пока не перестало звучать вовсе. Раньше с нами была сестра, которую мы любили, а теперь вместо нее осталась лишь пустота и тишина. Это очень угнетало.
У меня не возникало даже малейшей мысли о том, что ее может не быть в живых – как и у моих братьев с сестрами. Я уже давно была подростком, но по-прежнему ходила в сад на заднем дворе и играла с младшими. У них там была горка, качели и домик для игр. Папа всегда возился в саду, перекладывал вещи, заливал бетон, делал дорожки, клал каменную брусчатку. Он говорил, что не хочет, чтобы его планам по переделке сада мешали. Еще бы. Его сад был кладбищем, и годами все мы, его дети, играли на могилах, не зная об этом. Меня дрожь берет, когда сейчас я думаю о том, что в одной из этих могил была и Хезер. Рядом с ней папа заставил Стива выкопать маленький прудик, и летом мама с папой сидели у этого прудика, отдыхали, слушали журчание маленького фонтана и наблюдали за рыбой.
После исчезновения Хезер поведение мамы и папы довольно заметно изменилось. Мама ушла в себя и гораздо меньше проявляла жестокость, хотя все еще злилась временами. Она больше ни разу меня не била, хотя я знаю, что с младшими детьми она по-прежнему позволяла себе рукоприкладство. Эта перемена совершенно точно должна была принести мне облегчение, и я, конечно, не жалела о том, что избиения прекратились, но это меня и беспокоило. Ее настроение часто было мрачным и тревожным – сейчас я думаю, что у нее тогда была довольно сильная депрессия. В каком-то смысле это ощущалось такой же угрозой, как и ее жестокость.
Однако самая большая перемена произошла у папы. Он стал более тихим и замкнутым. Временами он как будто действительно старался быть добрее и внимательнее к нам. Как будто он из-за чего-то потерял доверие к тому человеку, которым был раньше. Он все еще изредка пытался меня полапать, но делал это уже не с той уверенностью и настойчивостью, как раньше, и это притом что Хезер больше не могла приглядывать за мной, и я была гораздо более уязвима перед его напором.
Все тщательные попытки, которые предпринимали мама с папой, чтобы убедить нас (и некоторых соседей, которые порой интересовались) в том, что Хезер ушла из дома, были направлены на то, чтобы скрыть один-единственный факт: папа изнасиловал и жестоко убил ее, а мама знала об этом и, как выяснилось позже, могла даже принимать участие в убийстве.
Это была такая чудовищная ложь – обманом заставить нас поверить в то, что она все еще жива, хотя на самом деле ее тело похоронено в том самом саду, где мы играли. Но то, что мама с папой творили с нами, не могло идти ни в какое сравнение с тем, какие страдания выпали на долю Хезер. Я с трудом могу заставить себя поместить здесь следующий текст, но это единственный способ хоть как-то передать ужас случившегося и двуличную природу наших родителей. Когда папа наконец сознался в убийстве на допросе в полицейском участке Глостера, его слова записывались на пленку. Эта запись была заслушана на суде среди других допросов. Позже расшифровки этих записей были опубликованы. Вот что он говорил:
Так вот что случилось, Хезер хотела уйти из дома, понимаете. Она торопилась уехать с этой девчонкой в красном мини. Ну, в смысле, я про красную мини-юбку, а не про машину «мини». Мы были уверены, что она лесбиянка или типа того. И мы – я и Роуз – сказали: «Погоди-ка немного, ты лучше обдумай это все, девочка. Поспи хотя бы ночь, а утром решишь». В общем, мы говорили обо всем этом всю ночь почти, а потом она пошла в кровать к Мэй. Ну, она спала в комнате с Мэй. И на следующее утро она просыпается и выглядит реально жутко. Заплаканная. Ну Роуз и говорит: «Отпусти ее». Еще она говорит: «Я отпущу ее и сниму шестьсот фунтов из банка, чтобы у нее были деньги и она могла уехать». Так что Роуз уходит, я остаюсь с Хезер, в коридоре с ее чемоданом, и она стоит там, руки на поясе, знаете, она такая уже большая девочка, и я говорю: «А может, займешь ту комнатку наверху? И там сможешь принимать своих подружек». А она говорит: «Сука, если ты меня не отпустишь, я дам всем детям кислоты, – в смысле, ЛСД, – и тогда они спрыгнут с крыши церкви и умрут». А я говорю: «Девочка, это не очень классно вот так угрожать своим же братьям и сестрам». А она улыбнулась, как-то так усмехнулась, типа: «Только попробуй, и я это сделаю». Ну я набросился на нее, обхватил ей руками горло, вот так вот, и держал, не знаю, сколько времени.
