– Слава богу, у меня еще есть ты, Мэй, – постоянно твердила она.
После того как папу обвинили и до суда отвезли в Бирмингем, ему разрешили каждый вечер звонить по телефону и говорить с мамой. Одним вечером, перед тем как я передала трубку маме, он сказал мне: «У нее больше никого нет, Мэй. Я верю, что ты позаботишься о ней».
Он возложил на меня ответственность по сохранению нашей семьи. Так что я вернулась к маме. Стив тоже вернулся, так у нас всех было чувство, что от нашей семьи еще что-то осталось. Возможно, потеря младших детей вызвала у мамы самые разные воспоминания, и за это время она побольше рассказала мне о своем детстве. Хотя ее назвали Розмари Полин, в семье все звали ее Роузи. В раннем детстве у нее появилось прозвище «Доузи Роузи» (Сонная Роузи).
– Это не потому, что я была тупая или типа того, Мэй, – объяснила она. – Они меня так прозвали, потому что я вытворяла разные глупости, чтобы рассмешить их. Но не то чтобы мои мама и папа вообще много смеялись.
Это меня не удивляло. Отношения ее родителей в браке выглядели несчастливыми и жестокими. Но она притворялась дурочкой, чтобы хоть как-то разряжать атмосферу. И пользовалась своей миловидностью и обаянием, чтобы утихомирить своего отца Билла, не давая ему бить мать, а также ее сестер и братьев.
– Я забиралась к нему на колени и смешила его. Ему это нравилось. Я могла заставить его позабыть о том, как он разозлен.
Однако она намекала на то, что за это была вынуждена платить свою цену. Было довольно очевидно, что она имеет в виду. Когда я была моложе, то иногда задумывалась, почему она дает мне такой совет – если я когда-либо окажусь в ситуации, когда мужчина хочет потрогать меня или сделать что-либо еще, не важно что, я не должна ему сопротивляться.
– Просто дай ему сделать то, чего он хочет, – говорила она. – Будет не так больно, да и быстрее закончится.
Я поняла, что она говорила об этом, исходя из своего опыта. Неужели она была жертвой сексуального насилия своего отца?
Позже, когда судили маму, она публично призналась, что потеряла девственность в четырнадцать лет, когда ее изнасиловал незнакомец. Но позже она сказала мне, что это произошло в двенадцать лет. Я верю в то, что этим «незнакомцем» был Билл и что это был первый из множества половых контактов – эта отвратительная сексуальная эксплуатация дочери продолжалась годами. Что-то об этом упоминал мой папа во время своих многочисленных допросов в полиции. Он рассказывал, что это продолжалось даже после того, как мама вышла за него замуж и жила на Кромвель-стрит, а Билл навещал их. Папа вообще часто врал, однако я думаю, что в этот раз он рассказал правду.
За прошедшие годы журналисты, и не только они, успели поговорить с родственниками моей мамы и людьми, которые знали о ранних годах ее жизни. Сложив вместе то, что говорил мой папа, и то, что мама говорила мне сама, вот какие сведения я считаю правдивыми.
Так как с детства она была жертвой сексуального насилия, то в юношестве она стала сумасбродной и распутной. Она привыкла принимать секс за привязанность. Мужчины видели это и пользовались ей. Как и ее собственный отец, они видели в ней легкую добычу и этим лишь ухудшали ее ситуацию. Когда ее мать Дейзи ушла от Билла, съехала из дома на Бишопс-Клив и стала жить в Челтнеме, забрав с собой детей, мама переехала вместе с ней. Но было поздно. Вред уже был ей нанесен. В ее жизни начался некий полуживотный период, когда она встречалась с мужчинами, которые ей хоть сколько-нибудь нравились, и иногда занималась с ними сексом просто так, иногда за деньги. Когда Дейзи снова переехала с семьей, покинув эти места на некоторое время, мама отказалась уезжать с ними и решила вернуться жить к Биллу. Я не могу объяснить себе, зачем она это сделала, раз он уже проявлял себя в роли жестокого насильника. Возможно, она почувствовала, что, живя с ним, сможет безнаказанно продолжать свой беспутный образ жизни или даже что сможет избежать его жестокости, продолжая удовлетворять его сексуальные запросы. А еще есть вероятность, что у нее была точно такая же эмоциональная привязанность к нему, что и, к моему ужасу, была у меня, а также у моих братьев и сестер к нашей маме, несмотря на то как она себя с нами вела. На этот вопрос может ответить только она сама.
Поначалу такая договоренность устраивала Билла, но он не был готов к тому, какой своенравной и непослушной становилась мама. Она приходила домой и уходила в любое время, а также занималась сексом с мужчинами где и когда хотела. Это вызывало у него зависть и злость. Она была дочерью, которую он сотворил такой своими руками, но теперь она становилась самостоятельной женщиной и отказывалась подчиняться кому-либо. Ее распутность никак не изменилась, когда – к удивлению многих – ее мать Дейзи решила вернуться домой и снова жить с Биллом, так как была не способна прокормить самостоятельно их младших детей.
И Билл, и Дейзи не понимали, как сладить с мамой. К тому времени ей было уже пятнадцать, она бросила школу и работала швеей в сети химчисток «Скетчлейс», а затем в чайных закусочных Челтнема, однако по-прежнему вела тот дикий и развратный образ жизни, даже не достигнув еще полового совершеннолетия. Полицейские стали обращать на нее внимание, скорее всего, из-за того, что ревнивый Билл, озлобленный всеми ее отношениями с другими мужчинами, сообщил об этом полицейским. Они видели в этой ситуации просто лишь действия обеспокоенного отца и не знали, каким насильником тот был. Они поговорили с мамой и связались с социальными службами, которые тоже поставили ее на учет, но по всей видимости, никто не предпринимал никаких действий, чтобы защитить ее.
После такого детства, которое ей досталось, мой папа при всем желании не смог бы найти более уязвимую женщину, когда однажды зашел в чайную и заметил мою маму. Однако подобный жизненный опыт ожесточил маму. Она научилась подавлять свои чувства. Точно так же, как она умела отключать чувства и не обращать внимания на то, что с ней делают, я думаю, она могла точно так же не проявлять чуткость к тем людям, с которыми она находилась рядом.
Однако за те недели и месяцы, после того как ее детей забрали под опеку, она показала мне и свою уязвимую сторону. Казалось, ее отчаяние и депрессия нарастают с каждым днем.
Когда я вернулась жить домой, я спала внизу на диване. Однажды рано утром мама зашла ко мне в комнату. Она выглядела пьяной и что-то бубнила про себя.
Я поднялась и встревожилась:
– Мама, ты как?
Она сначала не ответила мне, но затем сказала:
– Ну, на хер, с меня хватит, Мэй… Хочу со всем этим покончить.
– В каком смысле? – я вскочила и помогла сесть ей на стул. – Что ты сделала? Мама? Отвечай!
Ее ответ прозвучал неразборчивой мешаниной, я не смогла ничего понять. Я подумала, что у нее может быть передозировка. Я допытывалась у нее:
– Ты что-то приняла?
– А если и так? Тебе-то что? Кого это вообще волнует?
В панике Стив помчался наверх и стал искать повсюду то, что она могла принять. У изголовья ее кровати нашлись наполовину выпитая бутылка водки из бара «Блэк Мэждик» и несколько пустых пакетиков из-под обезболивающего под названием «Анадин».
