– Говорю тебе, Мэй, ему насрать на всех, кроме себя. Поверь, он заслуживает всего того, что его ждет, Мэй. Он принес нам всем одни страдания. Какой же он мудак, Мэй…
Это выглядело так, словно она таким образом пытается промыть мне мозги. Раз за разом она вбивала мне в голову те мысли и чувства, которые хотела внушить. И это срабатывало. Казалось, у меня нет другого выбора, кроме как видеть всю ситуацию с ее точки зрения. А я беспокоилась о ней – я не могла даже представить, как она вообще переживет это. Я хотела помочь ей, но чувствовала бессилие. Я могла только ждать, когда случится следующее ужасное событие.
Фотограф засек ее во время похода за покупками, и на следующий день эти снимки появились в газетах. Так что вдобавок ко всему теперь все неравнодушные узнали, как она выглядит. Спрятаться было негде. Полиция перевезла ее в третий временный дом, на этот раз в Челтнеме. Этим домом напрямую владела полиция, но мы совершенно не чувствовали себя там более защищенными от внешнего мира. Однако мы тем не менее снова изо всех сил пытались поддерживать некое подобие нормальной жизни. Мы смотрели телевизор, слушали музыку на кассетах, играли в скрэббл и пытались как-то заглушить – хотя бы временно – мысли о том, что происходит вокруг нас. Но это было невозможно.
У нас не было телефона, и поэтому мы довольно надежно прервали общение с теми немногими родственниками и друзьями, которые у нас оставались, полиция только передавала нам часть почты. Одно из писем было от мужчины, которого я буду звать Иэн, с ним вместе я однажды работала. Он узнал об этой истории из новостей, понял, что это именно моя семья оказалась в центре невероятной сенсации вокруг дома на Кромвель-стрит, и решил попытаться выйти со мной на связь. Он прислал по-настоящему доброе письмо, в нем он спрашивал, как у меня дела, предлагал поддержку и говорил, что я могу обратиться к нему, если мне что-нибудь понадобится. Он стал отправлять мне книги и однажды приехал на машине из Эссекса, чтобы погулять со мной днем. Он был очень хорошим, поддерживающим другом – по правде говоря, моим единственным другом – в то самое время, когда у меня не осталось никого, кроме мамы, да и с ней у меня складывались скорее односторонние отношения: я заботилась о ней, но не она обо мне.
В среду 20 апреля 1994 года, через два месяца после того, как сотрудники полиции показали нам ордер на обыск дома по адресу Кромвель-стрит, маму пришли арестовать. Она, похоже, не удивлялась этому, хотя и нельзя было сказать, будто она демонстрирует согласие с тем, что сделала нечто плохое. Но так как папа постоянно раскрывал на допросах один за другим все новые ужасающие секреты, она, наверное, думала, что момент ее ареста оставался лишь делом времени. Сначала ее арестовали, как подозреваемую в насилии по отношению к ребенку, но она наверняка знала, что ей будут задавать вопросы и насчет этих убийств.
Полицейские ждали, когда она оденется. Я оставалась в спальне, мне была противна даже мысль о том, что сейчас ее уведут, и я не представляла, когда снова смогу ее увидеть. Когда она уже была готова выходить, полицейские мне разрешили ненадолго остаться с ней наедине. Она прошептала мне напутствия про свое обручальное кольцо и после этого вышла вместе с сотрудниками полиции. Из окна я видела, как она ругалась и сопротивлялась, пока ее ведут.
После того как в полиции мне ясно дали понять, что насчет меня у них больше нет никаких подозрений и в тот же день мне придется покинуть временный дом, я пошла в жилищную контору Глостера и зарегистрировалась как бездомная, но там мне в итоге сказали, что не смогут помочь, поэтому я снова вышла на связь со Стивом. Мы уладили разногласия между собой, я провела ночь в доме мамы его девушки, и после этого я согласилась подписать с ним договор на книгу, который предлагало издание News of the World.
В то время меня больше беспокоило, как оставаться рядом с мамой, чтобы быть всегда наготове помочь ей. Мне разрешили приходить в полицейский участок Челтнема с чистой одеждой для нее и забирать ее грязные вещи, но отказали в том, чтобы видеться с ней. Так что я совершенно не знала, что с ней происходит. Полицейские перестали со мной разговаривать.
Затем, через два дня, ей вынесли обвинение в убийстве Линды Гоф – это была одна из девушек, временно проживавших в доме. Мама не приняла ничего из этих обвинений и сразу же отказалась, как сказал мне ее адвокат. Даже подтверждать ее имя, на все последующие вопросы она отвечала: «Без комментариев». Кроме того, я узнала, что папа все еще настаивал на том, что действовал один, а мама никак не была причастна к этому. Я не могла поверить в обвинения по отношению к ней, я бы и не поверила. Я чувствовала, что в полиции совершенно неправильно представляют себе всю эту ситуацию.
Через две с лишним недели после того, как маму обвинили в убийстве Линды Гоф, останки Шармейн были обнаружены под кухонным полом в предыдущем доме на Мидленд-роуд, где мама с папой жили до переезда в наш дом. Останки Рены к тому времени уже нашли на Леттербокс-филд, в нескольких милях от Мач-Маркл, где вырос папа. Это стало для всех настоящим шоком. Вместе с подробностями о других девушках это само по себе выглядело ужасно и тошнотворно, но я не понимала, как мне пережить новости о Шармейн и Рене после того, что папа и мама рассказывали о них все эти годы, а ведь они показывали нам их фотографии, делились подробностями об их жизни, все это время зная, что эти девушки уже много лет как были мертвы.
Затем, в начале июня, еще одна жертва по имени Анна Макфолл была найдена на соседнем поле Фингерпост. Маму и папу обвиняли уже в девяти (а позже и в десяти) совместных убийствах. Вдобавок к ним папу обвиняли еще в двух – в убийствах Рены и Шармейн. В случае с гибелью Шармейн кое-что оставалось не до конца понятным. Во время первых допросов в полиции папа в конечном счете сознался, что убил ее через несколько дней после того, как вышел из тюрьмы Лейхилл, где отбывал наказание за кражу. Но позже он рассказал следователям совсем другую историю – что мама убила Шармейн после его освобождения из тюрьмы. В другое время папа озвучивал различающиеся версии, иногда даже заявлял, что вообще не помнит, когда именно умерла Шармейн. Кое-кто предполагал, что она погибла, пока папа еще был в тюрьме, и поэтому вина за это преступление полностью лежит на маме, но подтверждающие это доказательства так и не были обнаружены. И, как ни горько об этом говорить, тот факт, что ее тело было расчленено, намекает на то, что в этом все-таки поучаствовал папа.
Теперь уже оба наших родителя были заключены под стражу и ожидали суда, а в это время разлад среди членов семьи, остающихся на свободе, только усилился. Я больше никогда в жизни не хотела видеть папу, а вот Стив стремился поддерживать с ним общение. Они обменивались письмами, и Стив навещал его. Во время одних визитов папа иногда признавался в убийствах, а во время других отрицал все обвинения. Хотя Стив и не сомневался в виновности папы, он все-таки не мог отыскать внутри себя ненависть к нему.
В тюрьме он казался Стиву одиноким и беспомощным, а временами довольно жалким. Стив сказал мне:
– Он мой отец, и я все еще люблю его.
Энн-Мари относилась к папе примерно так же и тоже навещала его в тюрьме.
