После самоубийства папы команда маминых адвокатов предприняла решительную попытку убедить власти снять все обвинения против нее. Они аргументировали это тем, что дело против мамы было не очень складным. Доказательства против нее были несущественными, папа во время допросов настаивал, что она не была замешана в убийствах, и он уже не сможет дать показания, которые бы противоречили уже сказанному им. Чтобы учесть эти доводы, были проведены слушания, но судья решил, что доказательств достаточно, чтобы продолжать дело, и собирался довести мамино дело до суда. Убийство Шармейн было добавлено к обвинениям против нее – и таким образом общее число убийств достигло десяти.
Похороны жертв были намечены на начало 1995 года, и поэтому возникал крайне острый вопрос о том, когда и как пройдут похороны папы. Хотя в основном публика еще не знала все подробности папиных преступлений, но большинство людей были уверены в том, что он виноват и в том, что был развратным серийным убийцей. После смерти его ненавидели не меньше, чем при жизни. Никто не сочувствовал его смерти. Возникали даже теории, что работники тюрьмы сговорились и даже помогли ему совершить самоубийство или когда его нашли повешенным, они не звали за медицинской помощью, пока не убедились, что тот уже умер. Было чувство, будто ни один человек в стране не хочет, чтобы у папы были нормальные похороны, не говоря уже о скорби по его кончине.
Его тело находилось в глубокой заморозке почти три месяца. Стива оформили как ближайшего папиного родственника и наконец власти уведомили его, что готовы выдать тело. Мы не понимали, что нам делать дальше. Мы знали, что папа терпеть не мог кремацию и желал быть похороненным на семейном месте на кладбище в Мач-Маркл, где позже рядом с ним осталось бы еще место и для мамы. В письме, которое он оставил нам в камере, было нарисовано даже их совместное надгробие со словами: «В лучшем месте он ждет свою жену Роуз».
Но об этом не могло быть и речи. Ни одна церковь или другое кладбище не соглашались похоронить его у себя, после этого там непременно произошли бы попытки осквернить его могилу. Ни одно похоронное бюро не хотело принимать его тело, чтобы не рисковать репутацией в результате организации похорон такого человека. И как бы мы вообще нашли священника для проведения службы?
Стивен все еще вел переговоры с News of the World, и работники этого издания предложили нам найти крематорий, который согласится провести похороны, при условии, что мы позволим им осветить эту историю. Я не была уверена, что это правильно, но согласилась на это, потому что просто не знала, как это вообще можно сделать иначе. Они взяли на себя большую часть забот по организации, хотя это было сложно сделать, не допустив утечки информации. Вся эта тайная игра довольно сильно меня угнетала, и я сказала Стиву, что не пойду на похороны, но он очень просил, чтобы я туда пришла, так что я нехотя согласилась.
Казалось, все уже было готово, но накануне похорон нам позвонили из News of the World и сказали, что информация об этом действительно попала к посторонним людям, поэтому планы придется изменить. На следующий день рано утром нам позвонили и сообщили новые подробности: похороны пройдут в крематории Кэнли в Ковентри. Иэн довез туда меня и Тару. Стив с женой приехали отдельно.
Когда мы уже подъезжали туда, мне позвонили и сказали, что газета «Сан» и Sky TV узнали о похоронах – скорее всего потому, что у них были те же владельцы, что и у News of the World. Меня предупредили, что репортеры уже собрались у ворот крематория. Мы должны были проехать, не останавливаясь, мимо них и зайти в здание церкви как можно скорее. Так мы и сделали. Когда мы зашли, гроб с телом папы уже был там. На его боку крепилась простая табличка с надписью «Ф. У. Уэст». Цветов не было, и служба была очень короткой. Мужчина, проводивший ее, говорил очень мало. Не было ничего хорошего, о чем можно было бы упомянуть во время похоронной речи. Священник мало чего мог сказать помимо обычных слов о предании земле.
Мы все сказали: «Аминь». Гроб продвинулся сквозь занавески, которые после этого закрылись.
В какой-то момент репортеры прошли в здание, и мы увидели кучу вспышек и услышали ругань между конкурирующими газетами. В замешательстве нам показали не ту дверь для выхода, и нам пришлось гораздо дольше возвращаться к автомобилям, а журналисты преследовали нас. Нам пришлось ждать в машине, чтобы забрать прах. Иэн предложил сходить и взять его. Когда он вернулся, прах был еще теплый. Я не хотела его держать и заставила Стива это сделать.
Только уже когда похороны прошли, мы узнали, что Энн-Мари тоже приехала к крематорию и была расстроена тем, что ее не пригласили. Она прибыла после того, как служба уже закончилась, и очень рассердилась. Мы никак не могли знать наверняка, как она отнесется к посещению папиных похорон, потому что следователи пресекали любое наше общение с ней, ведь она могла стать свидетелем обвинения, когда начнется суд над мамой. Однако я и правда не думала, что она захочет побывать на этих похоронах. Я знала, что она навещала папу в тюрьме, но тогда я была уверена, что она приходила, только чтобы поругаться с ним, а не выразить поддержку. Только впоследствии я выяснила, что на самом деле между ними все было гораздо сложнее и что у нее к папе оставались те же двойственные чувства, что и у Стива.
Да и вообще долгое время между мной и Энн-Мари висело какое-то напряжение. Меня всегда расстраивало, что она рассказала маме с папой о плохом поведении Хезер на вечеринке для своей дочери, а на следующий день Хезер была убита. Я считала, что это лишь добавило трудностей в отношениях между Хезер и родителями, а Хезер и без того тогда была максимально уязвима. Я до сих пор помню, как Хезер плакала и говорила, что никогда больше не будет разговаривать с Энн-Мари, потому что та устроила ей большие неприятности.
Точно так же я считала, что Энн-Мари винит меня в поддержке мамы после того, как раскрылась правда о преступлениях. Но я тогда и правда верила в то, что мама невиновна – так говорил папа, так говорила мама, а доказательства против нее были несущественными. И я не могла поверить, что мама была способна на такие ужасные вещи, особенно по отношению к Хезер. А еще я понимала, что если она не обратится ко мне за поддержкой, то у нее не останется вообще никого. Я не ожидала, что Энн-Мари будет испытывать к маме такие же теплые чувства, если учесть, какое жестокое насилие мама поощряла по отношению к ней, да и к тому же мама была для нее не родной, а сводной матерью. Для Энн-Мари она должна была казаться самой жуткой мачехой из всех, каких только можно представить.
Другой причиной для разногласий между нами стало то, что мне иногда казалось, словно Энн-Мари вела себя так, будто она единственный ребенок в нашей семье, переживший насилие, ну, или по крайней мере, пострадавший больше остальных. Конечно, правда заключалась в том, что страдали мы все, только по-разному. Родители всю жизнь приносили вред нам всем. Ни у кого из нас не было исключительного права на какую-то особенную поддержку.
У нас не было четкого представления о том, что делать с папиным прахом после похорон, так что он остался у Стива до тех пор, пока мы не придем к какому-то решению. Какое-то время спустя Энн-Мари связалась с ним и спросила, может ли она увидеть урну, чтобы таким образом попрощаться с папой. Для этого он согласился встретиться с ней в Мач-Маркл, а затем они запланировали отнести прах на церковное кладбище и развеять на могиле, где похоронены папины родители Уолтер и Дейзи. Я не хотела в этом участвовать. Все связанное с папой казалось мне чем-то проклятым. Я не могла даже и думать о том, чтобы увидеть прах, а тем более куда-то его отнести, так что осталась дома.
