Я радовалась тому, что могу это сделать и тем самым хоть как-то позаботиться о ней. Меня очень трогало, когда я видела, как она играет с Натаном и держит Эми на руках. Я могла слушать часами напролет ее рассказы о своей жизни после того, как ее забрали из нашего дома. Но хуже всего было слышать о том, что она считает себя виноватой перед нашими младшими братьями и сестрами.
– Это все из-за меня, потому что я рассказала, что со мной сделал папа, и после этого все остальные потеряли свой дом, маму и папу.
Я говорила ей:
– Не говори глупости. Ты не сделала ничего плохого. Ты просто рассказала правду об ужасных вещах, которые происходили с тобой.
– Нет! – кричала она. – Это была не я. Я сказала подруге, она проболталась кому-то еще, и тут же полиция и социальные службы стали расспрашивать меня об этом. Я не хотела, чтобы у мамы с папой были проблемы! И совсем не хотела разрушать нашу семью! Но я же разрушила ее!
Я говорила, что в этом нет ее вины, что она сама жертва и что все кошмарные события, которые произошли потом – обнаружение тел, арест мамы и папы, его самоубийство, мамин суд и приговор, – в них не был виноват никто из детей в нашей семье. Можно даже сказать, что такой исход помог спасти других невинных людей.
Однако все, что она переживала при общении с представителями властей, вызывало у нее чувство вины – она винила себя даже за само насилие в семье. Полицейские разделили ее с другими детьми, когда начали задавать ей вопросы о том, что сделал папа.
– Они без конца мучали, мучили, мучили меня. Я сидела в их кабинете, а они вели допрос. Мне удавалось увидеть других братьев и сестер через стекло в другом кабинете. Я так хотела быть с ними. Полицейские сказали, что их возьмут кататься на лошадях, и если я расскажу то, что им нужно, то возьмут с собой и меня. Я просто хотела, чтобы все это уже закончилось, и я снова могла быть с семьей. Так что я дала все эти показания. Я рассказала правду.
– И ты сделала правильно. Тебе не в чем винить себя.
– Я ничего не могу поделать, Мэй! – кричала она.
Я не была уверена, хочет ли она рассказать мне, что происходило между ней и папой, но в конце концов она рассказала. Она призналась, что в одиннадцать у нее начались менструации, и после этого мама и папа стали подговаривать ее встречаться с мальчиками. Затем, когда ей было тринадцать, папа изнасиловал ее. Это звучало чудовищно. Для этой цели он отвел ее наверх. Младшие дети при этом были внизу и услышали ее крики. Они в ужасе побежали наверх и стали стучать в дверь, чтобы он прекратил делать то, что делает за дверью. Он выглянул и спросил, чего они хотят. Они не смогли собраться с духом и сказать, чтобы он перестал делать с Луиз то, чего они толком даже не понимали, поэтому они промямлили: «Мы подумали, что ты хочешь выпить чаю, папа». Он сказал, что не хочет. Затем захлопнул и запер дверь, после чего продолжил.
Он два раза изнасиловал ее вагинально и анально, сказав ей, что после первого раза он должен сделать это еще раз, потому что у него не получилось как следует, а без этого у нее могут возникнуть проблемы со здоровьем. Когда я впервые услышала эти подробности, мне стало тошно, и я очень переживала за Луиз. Я спросила ее, правда ли, что мама помогала папе в этом. Она сказала, что во время второго изнасилования мама была дома, и после этого Луиз пришла в ванную и рассказала ей о том, что случилось. По ее словам, мама не проявила никакого сочувствия и сказала примерно, что это сама Луиз во всем виновата. Когда она рассказала мне это в первый раз, она немного подсластила пилюлю и не стала говорить, как ужасно себя вела мама, зная, что я с ней все еще общаюсь, но с годами она все больше сокрушалась о том, что мама ничего не делала в защиту Луиз, хотя почти наверняка могла.
Я не могла просто выслушивать все эти рассказы Луиз, не чувствуя вину и за собой. Сделала ли я что-нибудь, чтобы защитить ее? Я предупреждала ее, что нужно опасаться папу. Знала, что когда у нее началось половое созревание, у папы возник сексуальный интерес к ней, как и ко мне. И понимала, что ей, как и мне, нужно было изобретать какие-то приемы и уловки, чтобы отвлекать или отваживать его. Я так или иначе догадалась и предпринимала эти попытки. Если бы я знала, что папа изнасиловал Луиз, я бы что-то придумала, но я ведь не знала об этом. И до последнего, пока у Луиз наконец не выдался шанс объяснить мне все подробно, я верила в то, что мама ничего не знала о том, что папа пристает к Луиз. Теперь же я убедилась в обратном: мама не просто игнорировала этот папин сексуальный интерес к Луиз, но и попросту одобряла его. Луиз сказала мне, что мама даже проверяла, как там дела у нее «между ног», засовывая руку внутрь, чтобы оценить, насколько Луиз уже сексуально развита. Я вспоминала, что происходило дома, и думала, что лучше было бы почаще возвращаться домой после того, как я съехала. Я бы очень хотела вызвать тогда Луиз на разговор и спросить, все ли у нее в порядке, чтобы она это прямо подтвердила. Я бы хотела чаще кричать на маму и папу, чтобы они оставили в покое детей. Хотя очень просто, конечно, задним умом представлять, что тебе удалось бы все это остановить, хотя в реальности мама с папой были не теми людьми, которых можно было в чем-то убедить.
Чувство вины лишь усиливалось, когда я слушала Луиз и думала о последствиях, которые вызвало ее признание на допросах в полиции. Она сказала, что мама и папа делали все возможное, чтобы запугать младших детей и запретить им раскрывать подробности их жизни, говоря, что тем самым они разрушат семью. Эта преданность родителям была подорвана и угрожала разрушить отношения Луиз с остальными братьями и сестрами. В конце концов, несмотря на всю ложь и отрицание вины, папу обвинили в изнасиловании, а маму – в «инициировании или поощрении совершения незаконного полового акта с девочкой младше шестнадцати лет», а также в «жестокости по отношению к ребенку».
Луиз поступила очень смело, пройдя такой долгий и непростой путь, но в конце концов обвинения все равно сняли, потому что ни она, ни младшие братья и сестры не смогли выдержать тяжесть испытания и травмы, связанные с посещением суда и дачи показаний против своих же родителей. Однако у Луиз осталось чувство, что все это было сделано впустую. Насилие, быть может, и прекратилось, вот только ее эмоциональные страдания от разрыва с семьей только набирали силу. Когда Луиз и младших детей поместили под опеку, им сказали, что их не будут разделять, но все же это обещание было нарушено, и со временем братья и сестры оказались в разных местах, так что Луиз потеряла не только родителей, а вообще всех своих родных.
Они все же виделись друг с другом, после того как обнаружение тел на Кромвель-стрит повлекло за собой арест мамы и папы. Власти поселили их вместе в отеле, чтобы оградить от информации о деле, которую они могли услышать или увидеть в СМИ.
Луиз говорила мне:
– Они так настроили телики, что там не было новостных передач. Круглые сутки там показывали мультик «Бэмби». Не важно, какой канал ты включишь, там шел «Бэмби».
Выбор мультфильма оказался зловещей иронией судьбы. Когда папу арестовали, он вдруг признался кому-то, что «Бэмби» его любимый фильм, и знаменитая сцена, в которой мама олененка умирает, разбивала ему сердце и заставляла плакать всегда, когда папа смотрел этот мультик. Однако сама идея заставить детей целыми днями смотреть «Бэмби» слабо помешала Луиз и другим все-таки выяснить подробности об убийствах. И тут социальные службы не могли ничего поделать. В течение последовавших дней, недель и месяцев новости стали распространяться повсюду. Когда Луиз обо всем узнала, а в прессе наш дом стали называть «Домом ужасов», это точно так же не укладывалось у нее в голове, как у меня и у Тары. Точно те же чувства вызвала у Луиз и смерть папы. В тот самый момент она жила с худшими приемными родителями из всех, которые у нее были.
