Она рассказывала:
– Тогда шел снег. Я собиралась тайком выбраться на улицу и покататься на санках. Я с нетерпением ждала несколько часов, когда можно будет выйти из этого дома – и вдруг увидела новости: «Фред Уэст найден повешенным в тюрьме Уинсон-Грин. Началось расследование».
Я сама испытала смешанные чувства от той новости и спросила, как она восприняла ее тогда.
– Сначала не было ничего особенного. Только шок. Это казалось мне абсолютно невозможным. Потом до меня начало постепенно доходить. Я потеряла папу. Что бы кто ни говорил про него, он по-прежнему оставался моим папой.
Затем мы говорили о нем и о том, что во многих отношениях мы любили его больше, чем маму. Если бы мама с папой сказали нам, что разводятся, то мы бы все выбрали остаться с ним. Со стороны это звучит невероятно, но если оставить в стороне его сексуальное насилие, то папа был довольно добрым и даже веселым. Иногда он вмешивался, когда мама наказывала нас, и говорил: «Роуз, полегче!» Она, а не он чаще пугала и подавляла нас, и, как мы видели, верховодила в браке тоже она. В некотором смысле он был мужем того типа, за которого хотели бы выйти многие женщины. Он много работал, не увлекался азартными играми, не особо много пил, весь полученный заработок он каждую неделю полностью вкладывал в дом или отдавал маме, чтобы та могла заниматься домашним хозяйством. Как сказала Луиз, «он только оставлял себе мелочь на табак для самокруток и еще на один-другой шоколадный батончик».
Когда мама находилась под следствием, Луиз сдала экзамены на аттестат зрелости. Все обесценивая, как и всегда, она сказала мне и Таре:
– Сдала не идеально, еще бы, когда по дороге в школу ты заходишь в газетный киоск, и там повсюду наш дом, надписи «Дом ужасов», фотографии мамы и папы на первых страницах. Хотя, как ни странно, мне казалось, что это никак не связано со мной напрямую. Когда шел суд, я чувствовала себя точно так же.
– Как ты восприняла обвинительный приговор мамы? – спросила я.
– Во многом точно так же. В смысле, я понимала, что она моя мама, и я не верила в то, что она помогала убивать всех тех женщин, но она ведь не была на моей стороне. Я просто чувствовала, что в моей жизни полный бардак, и я не знаю, когда вообще что-нибудь наладится. Я просто пошла и напилась, а потом меня вырвало в машине у друга.
Луиз совершенно выдохлась, когда наконец поделилась с нами всем этим. Тара и я отвели ее в кровать, и следующие несколько дней мы продолжали болтать и откровенничать друг с другом. Все, что рассказала мне Луиз, должно было заставить меня разорвать отношения с мамой – так я это вижу сейчас. Но тогда я была еще молода, сильно нуждалась в ней и была очень благодарна, что она нуждается во мне.
Когда настала пора отвезти Луиз туда, где она была обязана жить, и снова вернуть ее на попечение социальных служб, она совершенно не хотела уезжать, а я совершенно не хотела везти ее. Однако я понимала, что если ослушаюсь и нарушу условия ее содержания, проблемы начнутся и у меня, и у нее. Во время прощания мы плакали, и не было ничего удивительного в том, что через несколько дней она убежала из приемного дома и снова появилась у меня на пороге. На этот раз она вела себя еще более отчаянно. Я убедила ее вернуться назад, но она продолжала приходить. Ее приемные родители и соцработники были крайне возмущены, но Луиз стояла на своем и заявляла, что не готова больше оставаться в том доме, и ей все равно, есть приказ об опеке или нет. Ей ответили, что единственный шанс освободиться от опеки – это пойти в суд и добиться отмены этого приказа, но предупредили, что если она это сделает, их ответственность перед ней будет снята полностью, и она окажется бездомной.
Однако ничто не могло остановить ее, и она начала добиваться отмены приказа. Пока совершались все юридические приготовления, она приехала ко мне с Тарой и осталась у нас на несколько недель, прежде чем местный юрист подобрал ей подходящее место жительства неподалеку. Я бы предпочла, чтобы Луиз жила со мной и Тарой, но это не устраивало представителей закона.
Когда опека над Луиз была наконец снята, больше ничего не мешало ей поддерживать связь с мамой, и я спросила у нее и у Тары, хотят ли они как-нибудь навестить ее вместе со мной. Они не захотели, но я убедила их это сделать, потому что все еще верила в свое обязательство поддерживать маму и думала, что если она их увидит, то это ей поможет. Кроме того, я думала, что в результате станет легче и Таре с Луиз, потому что хоть у них и есть веские причины обижаться на маму, но я чувствовала, что они по-своему очень скучают. Еще я объяснила им, что, по ощущениям, мама изменилась с тех пор, как началось ее тюремное заключение – теперь она казалась искренне любящей, часто меня обнимала, а когда я уходила, то огорчалась и плакала. Их удивило и заинтересовало это обстоятельство, они стали раздумывать, вдруг и у них могут возникнуть другие отношения с мамой. В конце концов, они согласились, и я написала маме, что мы вместе хотим навестить ее. Она ответила, что организует разрешение на тюремное свидание и будет очень рада всех нас увидеть.
Мы отправились в четырехчасовую поездку до Дарема вместе, и к тому же взяли с собой сына Тары и мою Эми – тюремные правила запрещали посещение для более старших детей, но еще разрешали брать с собой совсем малышей (хотя позже власти запретили маме видеться с кем-либо младше восемнадцати лет).
У мамы была какая-никакая связь с Тарой, однако она не виделась с Луиз очень много лет. Она была практически еще ребенком, когда они с ней виделись в последний раз на встрече с социальными работниками, но сейчас Луиз стала уже девушкой. Луиз сказала мне, что заметила на мамином лице удивление от произошедшей перемены.
– Ты посмотри, Луиз. Поверить не могу. Так давно мы не виделись, правда? Ну, как вообще ты поживаешь? Ты должна рассказать мне обо всем, Луиз…
Мама повторяла имя Луиз в течение всего свидания, это подтверждала и Тара. Сколько я себя помню, она так разговаривала и со мной – иногда казалось, что она заканчивает каждое предложение моим именем, – но поражало то, что она так общается и с моими сестрами, и они сами рассказывали об этом. Я никак не могла понять, почему она так делает. Позже я обсудила это с Тарой. «Может, это какой-то способ контролировать нас? Похоже на промывку мозгов». И я понимала, что она имеет в виду.
Мама по-дружески общалась с Тарой и Луиз о том, что происходит у них в жизни, а также ворковала с Эми и Натаном, однако ее, казалось, больше интересуют разговоры о ней самой. Она говорила, что все лучше осваивается в тюремной жизни, рассказывала про распорядок, сплетничала насчет тюремных работников и других заключенных. Совершенно не было похоже, что она чувствует хоть какую-то ответственность перед Луиз, Тарой или кем-либо еще за то, что случилось, а также за все страдания, которые им довелось пережить. Вина целиком сваливалась либо на папу, либо на социальные службы.
– Нам нужно держаться вместе, раз теперь мы снова поддерживаем связь, правда? Заботиться друг о друге, как делают все другие семьи. Конечно, это нелегко, но если мы постараемся подумать над этим, то нам станет лучше. Правда, девочки?
