После этого моя жизнь стала куда более насыщенной. Через восемнадцать месяцев Крис продал свой дом и купил новый в городке неподалеку от места, где жили мы с Тарой, и я с Эми переехала к нему. Дом был приятный, и впервые за прошедшие годы я начала чувствовать хоть какую-то стабильность в жизни.
Мама выглядела довольной этими изменениями в моей жизни, хотя у меня сложилось впечатление, что большую часть времени она не очень хорошо представляла, как именно выглядит реальность, в которой я живу. Это стало еще более заметным, когда она вдруг вбила себе в голову, что ей нужно сменить свое имя с Роуз Уэст на Роуз Харрисон (это была фамилия, которую взяла я и Эми). В письме она объясняла причины такого решения:
Тогда ты сможешь называть меня не «бабушка Уэст», а «бабушка Харрисон»! А позже, когда твои дети подрастут, ты расскажешь им, что мы все вместе сменили фамилии по понятным причинам. А еще если они захотят узнать что-то о Роуз Уэст, когда станут взрослыми, эти рассказы не будут связываться у них с детством (если, конечно, ты захочешь рассказать им об этом).
Ее предложение сменить фамилию было не только безумным и невозможным, но и бесполезным. Само собой, Таре и мне (а позже и другим нашим братьям и сестрам, когда они решат завести детей) пришлось бы объяснять, почему рядом нет их бабушки, и тем более раскрыть историю семьи, когда те станут старше, – но все это никак не облегчала смена маминой фамилии.
Однако я и правда чувствовала, что она по-своему пытается облегчить нам жизнь, так что тактично объяснила ей, что нет смысла для этого что-то менять. В своей собственной жизни она потерпела неудачу, однако она продолжала интересоваться моей, и я была рада этому, каким бы ограниченным ни был этот ее интерес.
Через пару лет после того, как я и Крис съехались, его рассеянный склероз начал прогрессировать, и ему стало сложно подниматься и спускаться по лестнице. Чтобы облегчить ему жизнь, мы переехали в одноэтажный, переоборудованный для жизни амбар за городом. Там был большой сад, а со всех сторон нас окружал деревенский простор. Нам нравился этот дом, и Крис все-таки чувствовал, что там он легче переносит ограничения своей подвижности.
Ту жизнь было сложно назвать простой, но она хотя бы стала более упорядоченной. Я понимала, что мне нужно еще пройти долгий путь, чтобы окончательно принять всю окружающую реальность. Крис был очень щедрым человеком, но для меня еще с шестнадцати лет было важно зарабатывать на жизнь самой. Я поняла, что снова хочу наладить свою финансовую независимость, для этого нужно было найти работу, а значит, столкнуться со всей этой стороной окружающего мира, чего мне раньше не требовалось делать. Эми уже по возрасту пора было идти в школу, да и мне тоже нужно было выбираться из уютного домашнего кокона.
Так что вместе, как мать и дочь, мы вступали в новую главу нашей жизни.
Глава 15
Разлад
Мама снова сменила пластинку в своих разговорах о тюрьме: похоже, ее все веселит, она то и дело шутит. Она вовсю стремится организовать нашу новую встречу с ней. Согласно новому закону о защите детей, ее встреча с Эми может стать последней на какое-то долгое время. Она высказала то, что поразило меня, – она считает меня хорошей матерью. Что такое вообще хорошая мать? Не могу отделаться от мысли о том, что я этого не знаю.
Королевская даремская тюрьма
Дорогая Мэй!
Как бы то ни было, ты хорошо выглядела, и в тебе чувствовалось какое-то приятное чувство материнства. Я раньше замечала это в тебе настолько сильно.
Я не уверена, что вызывало у меня больше беспокойства – начало школьной жизни у Эми или начало моей работы.
С самого рождения Эми я понимала, что у меня есть риск чрезмерно ее опекать. Вряд ли кто-то мог сильнее волноваться о рисках для ребенка, чем человек с тем опытом детства, который получила я. Мое стремление оградить свою дочь в тот период ее жизни, уберечь от физического и эмоционального вреда было яростным, однако я понимала, что она не будет прятаться под моим крылышком всю жизнь. Мне нужно было постепенно отпускать ее, учиться доверять другим заботу о ней и позволять ей, в свою очередь, учиться получать заботу от других.
И это был еще один источник волнений. Я никогда не была до конца уверена, сколько сведений обо мне есть у различных чиновников, с которыми мне предстояло столкнуться в жизни. Я уже не носила имя Мэй Уэст, но я знала, что полиция, больницы, социальные службы и школы часто обмениваются друг с другом информацией, и всегда есть вероятность, иногда очень высокая, что какой-либо сотрудник одной из этих организаций узнает о том, какая история у моей семьи.
Что, если Эми случайно упадет и ударится дома, а потом придет в школу с синяками? Поверят ли там в то, что это просто несчастный случай? Иногда я даже размышляла, как буду реагировать, если Эми получит дома какую-то сильную травму, и мне придется вызывать «Скорую». Буду ли я колебаться в страхе, что моим объяснениям, как это произошло, не поверят? Оповестят ли они при этом социальные службы? Или полицию? Если это случится, то не останется шансов сохранить мою личность в секрете. А может, они уже обо всем знают? Сложно было порой не тревожиться, что за мной могут следить. Может быть, они просто ждут, когда я совершу какую-то ошибку, и тогда у них появится повод забрать у меня Эми? Сама мысль об этом была для меня невыносимой, но я знала, что случится именно это, если они обнаружат хоть малейший намек на домашнее насилие.
Я все еще пыталась выработать хоть сколько-то уверенный навык быть матерью для маленького ребенка. Иногда я наблюдала за тем, как поступают другие родители в поисках идей, как следует вести себя с Эми. Все другие родители, казалось, с легким сердцем разрешают своим детям общаться с чужими. Я понимала, что это правильное отношение, и все же мне было сложно предоставить своему ребенку столько же свободы, потому что мама – которая всегда настороженно воспринимала любых людей, которые появлялись у нас дома, – разрешала нам играть с другими детьми лишь изредка. Да, я понимала, что это неправильно – нездорово поступать с Эми похожим образом, так она может вырасти замкнутой и не научится общаться как следует, но я не понимала до конца, какое количество общения будет для нас безопасным.
Я чувствовала, что должна давать дочери всю ту свободу, которую другие родители дают своим детям. Если родители ее друзей отпускают их на вечеринки или, когда те подрастут, на ночевки, то, казалось, мне нужно делать так же. Но это порой шло против моих внутренних убеждений, а я чувствовала, что слишком ее опекаю. К тому же при этом мне приходилось налаживать общение – хотя бы ради того, чтобы просто взаимодействовать с другими родителями в бытовых вопросах, – а лишнего общения я как раз старалась избегать. Я не хотела никому давать возможность задавать неловкие вопросы о моей жизни.
Однако я старалась заставлять себя идти на это как можно больше. Я хотела быть такой же, как другие родители. Часто мне это не удавалось. Я наблюдала за другими матерями у ворот школы, видела, как они болтают, смеются, приглашают друг друга на чашечку кофе, и тоже думала, что мне стоит попробовать так же вести себя, но понимала, что я не смогу.
