Через какое-то время я выяснила, в чем заключалась настоящая причина, – мне рассказал об этом мой коллега Пит. Он сказал, что кому-то из отдела продаж попалась книга об убийствах на Кромвель-стрит, а на ее обороте этот человек увидел мою фотографию и узнал меня. Затем этот человек рассказал коллегам об увиденном, и в результате этого по офису поползли слухи. Кто-то, как Пит, отказывался сплетничать об этом и говорил, что мое прошлое касается только меня.
Думаю, я понимала, что рано или поздно это всплывет. Довольно долго я строила догадки о том, почему сведения о моей жизни в прошлом помешали мне работать в отделе кадров. Я не видела в этом никакой логики, но, очевидно, это значило, что каким-то образом руководство сделало вывод, что мне не стоит доверять. Я не могла отделаться от чувства своей вины за произошедшее, хотя это и было абсурдно. А еще я не могла не задаваться вопросом, всегда ли теперь так будет со мной: прошлое рано или поздно догоняет меня и заставляет в чем-то чувствовать себя виноватой из-за того, кем я была раньше.
Я не особо делилась всеми этими переживаниями на свиданиях с мамой в тюрьме, куда я тоже продолжала ездить. Я не хотела во всех подробностях обсуждать с ней свои проблемы – независимо от ее желания помогать мне в их решении, она и была причиной этих проблем. А во многом моя жизнь становилась лучше, чем раньше.
Она продолжала интересоваться, как идут дела у Эми, и грустила, что тюремное начальство не разрешает мне брать ее с собой на свидания из-за возраста. Она все еще была уверена в том, что должна оставаться в центре нашей семьи, и хотя Тара и Луиз виделись с ней гораздо реже, чем я, мама всегда расспрашивала меня о них и о наших младших братьях и сестрах. Единственными отношениями с кем-либо из детей, на которых она поставила крест, были отношения со Стивеном. Он никогда не навещал ее и не писал ей, а она так и не простила ему то, что он поддерживал папу, а не ее.
– Иногда мне просто не верится, что он мой сын! – говорила она, хотя сразу же добавляла без тени обвинений: – Но не волнуйся, я ведь все еще очень сильно его люблю!
Я не верила в то, что она вообще его любит. И хотя она хотела чувствовать себя в центре жизни всех своих детей, ее влияние на нас – даже из тюрьмы – продолжало в чем-то портить нам жизнь и казалось мне разрушительным.
С тех пор, как мы снова наладили общение друг с другом, отношения с Тарой и Луиз стали очень важны для меня. Не всегда они были простыми. Хотя мы были очень рады, что в нашей жизни снова появилась Луиз, временами ей было сложно уживаться со мной и Тарой. Я думаю, такая проблема часто возникает в семьях, где есть сложные тройственные взаимоотношения между тремя братьями или сестрами – всегда есть опасность, что один почувствует себя менее ценным. Я как могла, старалась в равной степени заботиться об обеих, отдавая одинаковое количество времени и внимания как Луиз, так и Таре, но все еще сталкивалась с тем, что возникают моменты ревности и обиды. А когда двое из нас ссорились, третьей сложно было судить непредвзято, особенно когда обе сестры в ссоре давили на нее, чтобы та заняла чью-то сторону.
Со временем между нами возникало множество разногласий и разочарований, но нам всегда удавалось наладить отношения и продолжать дружить. Но так как все трое из нас выросли травмированными и уязвимыми, то всегда оставался риск крупной ссоры, и в конце концов она произошла.
Не хочу слишком сильно вдаваться в детали, но все случилось из-за того, что я и Тара решили отправить маме фотографию, на которой была изображена и Луиз тоже. Мы не сразу это заметили, а когда сказали Луиз об этом, она очень расстроилась. Это было очень личное фото, и сейчас я понимаю, почему мы действительно не должны были отправлять его, но тогда я об этом не подумала.
В результате Луиз затеяла большой скандал с Тарой на эту тему. Я старалась не занимать ничью сторону, но так как я тоже участвовала в отправке этого фото и не стала защищать Луиз, то она почувствовала, что и я против нее. Я надеялась, что все утрясется – подождала несколько недель, а затем, надеясь, что чувства злости и предательства у Луиз все-таки поутихли, я пошла к ней домой, чтобы проверить, все ли в порядке. На дверной звонок никто не откликнулся. Я попыталась дозвониться ей по телефону, но она не ответила. Я вернулась домой и продолжала звонить ей в течение дня и еще много раз впоследствии, но так и не смогла дозвониться. Я не знала, что еще могу сделать.
За неделями прошли месяцы. Тара тоже печалилась из-за произошедшего и тоже пыталась связаться с Луиз, но безуспешно. В конце концов, на ее мобильный уже даже нельзя было позвонить, похоже, он был отключен. Я еще несколько раз приезжала к ее квартире, но там никто не отвечал мне. Затем, в одну из таких поездок, я вгляделась в ее окно и увидела детскую коляску. Я пришла к выводу, что Луиз оттуда съехала и теперь там живет кто-то другой.
Мы с Тарой чувствовали себя ужасно. В течение многих месяцев и лет после этого мы часто думали и говорили о Луиз, надеялись, что она выйдет с нами на связь, но она так и не появилась. Мы не переставали думать о том, куда она могла уехать, но не находили ответа. Казалось, у нас не осталось выбора, кроме как принять, что мы больше никогда ее не увидим.
Мы уже потеряли одну сестру. Теперь помимо Хезер мы потеряли еще и Луиз.
Глава 16
Лучший человек
В этом письме мама просто вне себя. Она пишет, что мне обязательно нужно найти кого-то, кому я смогу доверять, потому что весь этот кошмар должен наконец показать мне, что так больше нельзя. Мне нужно принять правильные решения ради себя и Эми – и отпустить прошлое. Сложно всерьез воспринимать ее совет, ведь она сидит в тюрьме и хранит очень много собственных секретов. Она и есть мое прошлое, жестокое и ужасное. А часть меня никак не хочет отпустить ее: с ней связаны все мои воспоминания.
Королевская даремская тюрьма
ТЕБЕ нужны люди в жизни, которым ты сможешь доверять, И раз тебе самой можно доверять, то и другие автоматически начнут доверять тебе. И ценить это! Например, при случае одолжат тебе денег.
Позже я поняла, что основную роль в разладе с Луиз сыграла мама: это она была тем, кем была, и это ее действия в результате разделили нас, но раньше я этого не понимала. Я винила себя. Мне по-прежнему тяжело было злиться на маму. Иногда я чувствовала, что во мне поднимаются эти эмоции, но когда я в конце концов писала ей, звонила по телефону или навещала, обычно гнев сходил на нет и сменялся жалостью.
В чем-то она неплохо приспособилась к тюремной жизни, однако мне все еще больно было думать, что она заперта там до конца жизни. Я продолжала регулярно ее навещать – обычно не реже раза в один или два месяца, – хотя наскребать деньги на поезд и иногда на дешевую гостиницу, если приходилось переночевать, часто бывало трудно. Каждое свидание начиналось и заканчивалось слезами, и ее слезы казались такими же искренними, как и мои. Распорядки в Дареме, особенно для заключенных категории A, могли разниться по прихоти тюремного начальства. Иногда они ощущались как относительно мягкие. А порой, из-за обнаруженных в камере наркотиков или общего подъема недовольства среди местной публики, распорядки ужесточались. Я была уверена, что временами, хотя мама была жесткой и ненавидела проявлять слабость по отношению к властям, ей было труднее, чем она мне рассказывала.
