Когда я села в тюрьму, я никогда не пыталась стать «матерью» для всех вас, моих детей. Я знаю, после всего того, что произошло в моей жизни, а затем и в «нашей» жизни, я никогда не буду способна на такой «подвиг». Я никогда не была «матерью» на самом деле и не смогла бы стать ей сейчас! Вы всегда были для меня где-то «там», а я и правда считала себя каким-то особенным человеком! Я всегда надеялась, да и сейчас надеюсь, – что это был ваш выбор, который вы сделали сами, а не ради своих ожиданий, что я смогу «оправдать» ваши надежды когда-нибудь обрести «хорошую» мать.
Но затем она категорично сказала, что не способна на это и что сожалеет об этих деньгах. А затем подписалась как обычно:
Я перечитала письмо несколько раз. Я была поражена. Казалось, что это было самое честное и ценное сообщение, которое я когда-либо от нее получала.
Я бы соврала, если бы сказала, что не испытывала противоречивых чувств по поводу того, что лучше сделать. Да, я была зла на нее. Я понимала, что достигла некой предельной точки раздражения и больше не могла мириться с ее манипуляциями и нечестным поведением. Но и бросить ее вот так сейчас, после всех лет поддержки, которую я ей оказывала, зная, что никто другой не сможет занять мое место, – это казалось для меня слишком большим шагом. Если бы я отвернулась от нее сейчас, то разорвала бы последнюю связь, которая оставалась у нее с семьей, и оставила бы ее одну. Так что я ответила ей. Я не сказала ничего о письме, которое она отправила мне, не знала, что лучше будет сказать в ответ. Вместо этого я рассказала ей о новой форме Эми для средней школы и поделилась еще какими-то незначительными подробностями: я хотела выглядеть дружелюбной. Она не ответила мне. И я никогда больше не писала ей и не виделась с ней.
Злюсь ли я на то, что я не смогла получить от нее ни слова на прощание? Нет, потому что это как раз показывает то, какие мы с ней разные люди. Это знак того, что отношения закончены: я заботилась о ней. Она обо мне – нет.
Глава 18
Новая семья
Поначалу я не знала точно, как она отнесется к этой непривычной тишине с моей стороны. Я не могла быть уверенной в том, что она не пойдет на попятный и не попытается снова впустить меня в свою жизнь. Время от времени я невольно ждала письма или звонка от нее, в которых она бы умоляла меня о помощи или поддержке или говорила, что жизнь без связи со мной невыносима для нее. Каждый раз, когда в почтовый ящик падало письмо или звучал телефонный звонок, я непроизвольно задерживала дыхание.
Я часто испытывала страх при получении писем от нее, со всеми ее сложными эмоциональными и бытовыми запросами, однако я одновременно и скучала по этим письмам. Я хранила все предыдущие письма от нее, а иногда доставала их из коробки и перечитывала. Я наконец достигла той точки, в которой понимала, что ее заявления о привязанности и любви по отношению ко мне не могли быть искренними, однако мне становилось грустно от мысли, что таких слов я больше не прочитаю:
Может быть, ты и не осознаешь, каким важным делом ты занимаешься для всех нас. Я всегда хвастаюсь рассказами о тебе. Ты и правда ангел, дорогая, и это не пустые слова. Мы все очень сильно тебя любим, даже если не всегда говорим тебе об этом.
Кроме того, мне было грустно, что из-за окончания наших взаимоотношений, у мамы так и не появится шанс рассказать мне правду обо всем том, в чем она была обвинена и из-за чего ее приговорили – о сексуальном насилии, изнасилованиях, пытках и убийствах. Конечно, я всерьез никогда и не верила, что это когда-нибудь произойдет, но пока мы с мамой были на связи, оставался хотя бы какой-то шанс на это. Потому что, хоть путь к этому выводу занял десять долгих лет, я больше не смогла бы, положа руку на сердце, сказать, что мама невиновна в убийствах. Слишком много лжи я слышала от нее, слишком много было нестыковок и противоречивых сведений, слишком много историй от Тары и Луиз, все это заставляло меня верить, что она может быть каким-либо образом все-таки причастна к преступлениям. Я никогда уже не узнаю всей правды и все еще хочу верить в то, что она невиновна, но я просто больше так не могу. Это раздражает меня, потому что если бы она нашла в себе силы честно поговорить об этом, хотя услышать подтверждение в этом само по себе ужасно, то это по крайней мере помогло бы мне и моей семье пережить это и двигаться дальше. А еще не менее важно, если не важнее всего, то, что это также помогло бы родным и близким погибших жертв.
Я часто думала об этих людях, а со временем все чаще, и понимала – если бы я могла сделать хоть что-то, чтобы облегчить их невыносимую боль, то я бы сделала это. Хотя я просто стала жить дальше со знанием о том, что мои мама и папа виновны в этом и я уже бессильна исправить эту ситуацию.
Полная уверенность в том, что писем от мамы больше не будет, пришла ко мне очень постепенно, и из-за этого казалось, что наши с ней отношения умирали медленно, завершились без какой-то поставленной точки, а в результате во мне не происходил процесс как такового горевания из-за утраты этих отношений. Я просто чувствовала что-то вроде онемения, невозможности двигаться дальше.
Однако вскоре после нашего последнего обмена письмами меня постигла тяжелая потеря, из-за которой я очень сильно горевала. Умер мой кот Бэгги.
Бэгги жил со мной шестнадцать лет, он появился у меня еще до того, как в 1994 году ужасные секреты дома на улице Кромвель-стрит начали раскрываться. Он был моим постоянным другом во время всех непрерывных сложностей и потрясений. Он жил со мной повсюду: в доме с Робом, на Кромвель-стрит, во временном доме с мамой, в домах и квартирах, которые я снимала с Тарой, Крисом, Ричардом, во время тех периодов, когда я оставалась сама по себе вместе с Эми.
Его смерть невероятно меня расстроила. Возможно, это звучит как нелепая фантазия, но у меня всегда было странное чувство, что это Хезер послала Бэгги заботиться обо мне. Прошло всего восемнадцать месяцев после ее исчезновения, когда я и Роб купили Бэгги, так что он всегда казался мне неким образом связанным с Хезер. Я очень дорожила этим котом. Он был больше чем просто моим домашним животным, благодаря ему я никогда не чувствовала себя совершенно одинокой – я ощущала, что все то время, что он жил со мной, я была под его защитой.
Однажды он очень сильно пострадал в результате несчастного случая, и когда папа увидел его, то сказал: «Боже, как ему херово, лучше усыпим его». Я разозлилась на папино бесчувственное поведение и сказала ему об этом. Я сама отнесла Бэгги в ветеринарную клинику и умоляла врачей сделать все, чтобы спасти ему жизнь. Его сбила машина, и вся его морда была разворочена, челюсть безжизненно висела, он лишился передних когтей. В клинике я сказала, что я заплачу любые деньги, чтобы спасти его, и каким-то чудом врачам это удалось.
Странно, что я выросла в доме, где произошло так много смертей, однако никогда до этого не видела ничью смерть и даже мертвое тело. Бэгги был первым из живущих, кто умер у меня на глазах. Боль от утраты была мучительной. После того как он умер, я кремировала его, отнесла прах на то церковное кладбище, где была похоронена Хезер, и рассыпала прах по ее могиле. Теперь каждый раз, когда я прихожу туда, я знаю, что там они оба, и вспоминаю их.
