Однако в конце концов из-за того, что я хотела двигаться вперед в своей жизни, а также ради будущего моих отношений с Питом и детьми, я решила шагнуть в эту неизвестность и связалась со службой помощи жертвам преступности. Это потребовало от меня огромного мужества. Во время первого звонка я ужасно нервничала, а когда раскрыла свою личность и объяснила суть проблем, из-за которых обращаюсь за помощью, то, как и представляла, почувствовала себя крайне уязвимой. К счастью, там нашелся человек, который не боялся выйти со мной на разговор и был готов помочь мне найти выход из проблем прошлого.
Это было нелегко. Говорить о таких интимных и невероятно болезненных воспоминаниях – тяжелейшее испытание. Я уже привыкла ставить чужие интересы и чувства выше, чем мои собственные – будь то мой партнер, мои дети, мои братья и сестры, моя мама. Чаще всего я старалась скрыть свои чувства. Если у близких когда-либо возникала какая-то проблема, я сразу же принимала ее близко к сердцу и старалась решить ее. Я чувствовала, что была не просто старшей сестрой для своих младших, но и в чем-то матерью для них, ведь они не знали, что такое нормальная мать рядом. Попытки принять, что не всегда на мои плечи должна ложиться ответственность за решение чужих проблем, шли вразрез со всеми моими привычками.
Мне потребовалось много времени, чтобы понять: причина этих проблем лежит в моих отношениях с мамой. Она манипулировала мной с раннего детства, заставляла быть эмоционально зависимой от нее, несмотря на всю жестокость и насилие по отношению к нам, а когда я выросла, она внушила мне чувство, что ей нужна постоянная эмоциональная поддержка от меня, ведь папа был таким ужасным мужем. Я просто не могла избавиться от чувства долга перед ней.
Наши с ней отношения были максимально близкими в тот период, когда я жила с ней во временных домах после папиного ареста за убийства. Днями и неделями мы жили с ней наедине, и мне приходилось ночью и днем слушать, как она оправдывает себя и обвиняет папу. Полиция тайно записала ее слова:
– Конечно, я злюсь на него, Мэй, а как ты думала? Понимаешь, если бы сейчас я оказалась рядом с этим мудилой, я бы вцепилась ему прямо в его сраное горло, и никому не удалось бы оторвать от него мои руки. Мэй, эта сволочь забрала жизнь твоей сестры и моей дочери. Это то, что ни хера нельзя прощать. Я никогда этого не прощу. И ты не простишь. И не забудешь.
Это было безжалостно. Я не хотела оставаться с ней так надолго, но у меня не было выхода, я не могла сбежать. Как позже предположила Тара, это была попытка промыть мне мозги, и во многом эта попытка увенчалась успехом. Я как будто попала к ней в заложники. Мне было страшно, тревожно, а мира вокруг как будто не существовало. Хотя в эти условия нас поставили сотрудники полиции, но выглядело так, будто это не они заключили нас в эту тюрьму, а мама.
Позже я прочитала про стокгольмский синдром – когда человек становится эмоционально зависимым от того, кто держит его в заложниках. И теперь я вижу, что всегда была эмоциональной заложницей мамы.
Общение со службой помощи жертвам преступности помогло мне увидеть это и заодно прочувствовать некоторые последствия того опыта. У меня не было нормального детства. Оно было таким ненормальным, что это вообще сложно назвать детством. Мне пришлось смириться с тем, что как бы я ни прокручивала в своей голове все произошедшее и как бы ни хотела, чтобы все сложилось по-другому, это уже ничего не изменит. И что абсолютно нормально скорбеть по детству, которого у меня не было, а также по тому человеку, которым я никогда уже не стану.
Еще я училась лучше понимать, как прошлое повлияло на мои отношения с другими людьми. Я сталкивалась со своим страхом отвержения. Я говорила об этом со своими родными, и они тоже явно это ощущали во мне. Когда я смотрю фильм с любимым и протягиваю руку, чтобы коснуться его руки, то он может ее отдернуть, а я воспринимаю это как личный выпад в свою сторону, даже не задумываюсь о том, что он может быть сейчас просто не в настроении для прикосновений, ведь он весь поглощен фильмом или же по другой не настолько значимой причине, как я представила. При этом я углубляюсь в самокопание. Может, он меня больше не любит и ему уже все равно, что я чувствую? Поэтому я отстраняюсь и ухожу в себя, а когда любимый спрашивает меня, в чем дело, то я высказываю ему то, что у меня на уме, а он думает, что я раздуваю из мухи слона, ему сложно переубедить меня, что все не так, как я себе придумала.
Я поняла, что слишком много времени потратила на размышления и излишнюю рационализацию происходящего. Я анализировала любые реакции людей в свою сторону даже по таким мелочам, как приветствие на улице или оплата покупок в магазине. Я задумывалась, почему же человек относится ко мне именно так, хотя на самом деле человек может вообще не думать обо мне в тот момент. При этом у меня где-то глубоко в голове возникает идея, почему ко мне так относятся: а что, если это из-за того, что я Мэй Уэст?
Я стараюсь научиться преодолевать такую сильную тревогу по поводу того, что люди узнают, кто я. Не думаю, что когда-нибудь эта тревога исчезнет полностью, но я уже начинаю видеть, что когда это происходит, то есть когда кто-то узнает эту правду обо мне, мир не рушится. Как и другие люди, всю свою жизнь я в чем-то ошибалась, но нет ни единой причины, по которой я должна стыдиться того, кем я являюсь. В прошлом я старалась не заводить разговоров, даже самых пустяковых, с незнакомыми людьми или же с теми, кого знаю недостаточно хорошо, из страха, что это вызовет неудобные вопросы. Теперь я поняла, что это была ошибка, из-за которой я только сильнее закрывалась и чувствовала себя какой-то не такой.
Еще одна сложность для меня заключается в принятии того факта, что мои братья и сестры переживали очень разный опыт в жизни с моей мамой и гораздо раньше, чем я, увидели по-настоящему, что она за человек. Я злюсь на себя за то, что была такой наивной и внушаемой. Я понимаю, что мной манипулировали, но это понимание не облегчает мои попытки принять ситуацию. Я знаю, что должно пройти еще много времени, прежде чем я справлюсь со своим гневом перед самой собой за это.
Мне также очень помогло понимание, что другие люди, находящиеся за пределами круга моей семьи, тоже испытывают проблемы – иногда я и не представляю, насколько эти проблемы серьезны. У всех за душой что-то есть: сложные отношения, тяжелые болезни, горькие потери. Теперь, когда я нахожусь в каком-нибудь общественном месте, на улице или в супермаркете, я смотрю на других людей и чаще склонна видеть, что они все заняты своей жизнью, решают свои собственные проблемы, которые у них возникают. Эти люди могут совершенно не обращать внимания на меня и не думать, какие проблемы есть у меня.
Что я думаю о своем будущем?
У меня есть чувство, что мое путешествие тянется уже очень долго, но мне еще нет и сорока, и, к счастью, у меня есть еще очень много времени. Как и все остальные, я не знаю, что ждет меня в будущем. То, что я точно знаю, так это то, что я сейчас нахожусь в гораздо лучшей точке, чем когда-либо в своей жизни, и мне уже есть на что опереться.
Что-нибудь плохое всегда будет происходить. Между мной и моими родственниками не все так безупречно. Я не общаюсь с Энн-Мари, и скорее всего в будущем это вряд ли изменится; в наших с ней взаимоотношениях было слишком много травм, и я не думаю, что у нас когда-нибудь появятся схожие взгляды на наше общее прошлое.
