* * *
В кабинете за длинным столом сидели все участники двух групп. Во главе стола между Ковалевым и Брагиным восседал полковник Кесаев. Человека, курировавшего дело из Москвы, прежде непосредственно возглавлявшего межведомственную группу, давно не видели в Ростове.
– Дело Ростовского потрошителя можно считать практически законченным, – голос Тимура Руслановича звучал торжественно. – Расследование велось более десяти лет, и много раз совершались ошибки, но я бы хотел сегодня обратить внимание на цифры. А цифры, товарищи, впечатляющие.
Кесаев подтянул к себе распечатку. Брагин гордо приосанивается, будто все успехи, на которые хотело обратить внимание начальство, были его личным достижением.
– За время операции «Лесополоса» на причастность к серии убийств было проверено более двухсот тысяч человек, – говорил, поглядывая в бумаги, Кесаев. – Было раскрыто тысяча шестьдесят два преступления, включая девяносто пять убийств, двести сорок пять изнасилований, сто сорок случаев нанесения тяжких телесных повреждений и шестьсот других преступлений. Была собрана информация на сорок восемь тысяч человек с сексуальными отклонениями. Пять тысяч восемьсот сорок пять человек поставлены на специальный учет.
Он отложил бумагу. Обвел взглядом присутствующих.
– Полагаю, что ни разу не покривлю душой, если скажу, что мы все работали не зря, и отмечу заслуги полковников Ковалева и Брагина.
Брагин самодовольно улыбнулся. Кесаев требовательно поглядел на Ковалева.
– А что по преступнику, Александр Семенович?
– Работаем, Тимур Русланович, – сдержанно отозвался полковник.
– К сожалению, товарищ полковник, на местах не все еще перестроились, потому возникают определенные трудности, – поспешил объясниться Брагин. – Но можете смело доложить в Москву, что скоро мы дадим результат.
* * *
Из кабинета офицеры выходили хмурыми. Московское начальство, конечно, похвалило и оценило личные заслуги, вот только повода для радости не было. Брагин вышел следом за Ковалевым. Они оба были мрачны.
– Поздравляю вас, Виктор Петрович, – поддел Ковалев московского коллегу.
– С чем? – не понял Брагин.
– С цифрами. Цифры внушительные. Как там нынче принято говорить: энергию перестройки в практический результат?
– Вот только результатов у вас нет, – мрачно заметил Брагин. – Прямые улики отсутствуют, и показаний этот ваш Чикатило не дает.
– Да хватит уже, полковник, – рассердился Ковалев. – «У вас», «ваш». Он такой же мой, как и твой. И отсутствие прямых улик и результатов – наше общее. И если Чикатило этот показаний в установленный законодательством срок не даст, мы его будем вынуждены отпустить. Так что либо-либо. Либо у нас появятся реальные поводы для обвинения, либо мы его отпустим. – Он понизил голос, чтобы слышал только Брагин. – А если мы его отпустим, головы полетят. И твоя – первая, как бы ты ни увиливал и задницу свою ни прикрывал. Орать и пиздюлей раздавать начальство наше умеет не хуже, чем по головке гладить. Уж ты мне поверь.
– К чему клонишь?
– Без психолога нам кранты, – без обиняков врезал Ковалев.
Брагин поджал губы. Мысль была понятна, но категорически ему не нравилась.
– Хватит дурить, Брагин, – надавил полковник. – Личные обиды не стоят того, чтобы провалить дело.
* * *
Горюнов заявился к Витвицкому в то время, в какое обычных посетителей к живущим в гостиницах уже не пускают. Впрочем, Олега Николаевича гостиничные правила волновали не сильно. Мельком показанное удостоверение в мгновение сделало администратора сговорчивым и добродушным.
Капитан его визиту удивился не слишком. Куда больше Виталия Иннокентьевича впечатлили последние новости. А их Горюнов вывалил, не стесняясь.
Теперь мужчины сидели за столом. Между ними стояла початая бутылка. Майор привычно грел в руке стакан с коньяком, а непьющий Витвицкий молча слушал рассказ о том, как движется дело.
– …В общем, он молчит, и если не заговорит, то все развалится к чертовой бабушке, – закончил рассказ Горюнов. – Придется выпускать.
– А есть уверенность, что это он? – задумчиво поинтересовался Виталий Иннокентьевич.
– Уверенность есть, доказательств нет. – Майор легко вертел стакан в руке, но в этом действии чувствовалось напряжение. – И потом, что ты предлагаешь сделать, чтобы удостовериться? Отпустить его и подождать, пока он еще кого-то убьет?
Он одним глотком влил в себя коньяк, со стуком поставил стакан.
– Извини, – сказал спокойнее, взяв себя в руки. – Все на нервах последние дни.
– Чтобы быть уверенным в том, что это он, я должен с ним поговорить, – Витвицкий задумался, словно что-то оценивая. – Сам.
– Поговоришь, – пообещал Горюнов. – Только учти, с ним уже столько наговорили, что на лишнюю болтовню у нас времени нет. Так что готовься к разведке боем. Есть мысли, как его расшевелить?
– Я бы попробовал через семейные ценности, – оживился психолог. – Жестокие люди часто сентиментальны.
– Ну да, «чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак», – кивнул майор. – Гитлер, кажется, сказал.
– Не совсем, – педантично уточнил Витвицкий. – Гитлеру эту фразу приписывают, как и некоторым другим. Это сказала Мари де Рабютен-Шанталь, баронесса де Севинье, французская писательница семнадцатого века. Но речь не об этом.
– Все же ты невыносимый зануда, Виталий Иннокентьевич, – усмехнулся Горюнов и поднялся из-за стола. – Завтра утром ждем тебя в Управлении. Не провожай.
Майор уверенно прошагал к двери. Витвицкий поколебался, но все же решился, окликнул:
– Олег… Николаевич.
Тот обернулся уже от двери.
– А Ирина… – смущенно проговорил Витвицкий, злясь на себя из-за этого смущения, – старший лейтенант Овсянникова… Она после больницы в Управлении не появлялась?
На лице майора едва ли не впервые появилось сочувствие:
– Заходила один раз. То ли рапорт подать, то ли заявление на отпуск, я так и не понял… – Он вдруг непривычно замялся и спросил как-то совсем уж по-свойски, по-дружески: – Ты извини, что лезу, а у вас с ней всё?
Витвицкий не ответил, только посмотрел на Горюнова грустными глазами и пожал плечами.
1992 год
Четкие образы из глубин памяти шли уже неостановимым валом, и отвести взгляд от выреза на кофточке и кулона в виде лезвия на груди было невозможно. Кулон касался кожи и притягивал взгляд. Чикатило облизнул и без того влажные губы.
– Мы с женой воспитали двоих детей, – говорил он хрипловато. – Они труженики, скромные. Мы их не баловали, мы с женой работали сорок лет на благо Родины, не жили в роскоши и детям привили уважение к честному труду.
