Лязгнул замок в двери. Чикатило остановился, боясь обернуться.
– Осужденный Чикатило, на выход! – раздался за спиной голос конвоира.
Осужденный замер, медленно повернул голову к двери.
– Куда? – напряженно спросил он.
– Там узнаете.
– С вещами? – уточнил Чикатило.
– Без.
– Потому что при расстреле вещи не нужны? Да?! – В голосе арестанта появились истерические нотки.
– Отставить переговариваться! – сухо обрубил конвоир. – Руки за спину, выходите быстро, иначе выведем силой!
* * *
Чикатило застыл, нависая над поваленным на землю манекеном.
– Что вы встали? – Ковалев докурил и отбросил в кусты окурок. – Дальше, дальше!
– Я лег сверху… – глухо произнес Чикатило, воровато оглядываясь на полковника.
– Раз лег – значит, ложись! – зло поторопил Александр Семенович.
Чикатило затравленно поглядел через плечо на сердитого полковника.
– Подследственный, делайте как тогда, – подстегнул Липягин.
Чикатило, кряхтя, опустился на колени и лег на землю, подминая под себя манекен. Несколько мгновений он лежал неподвижно, затем начал медленно двигать тазом, изображая половой акт. Сперва не спеша, будто стесняясь, потом быстрее, пока не задергался всем телом.
Это выглядело нелепо и страшно. Липягин поморщился, полез за новой сигаретой.
– Он стал вырываться, – продолжая дергаться, хрипло проговорил Чикатило. – И я начал бить его ножом…
Он несколько раз ударил сбоку по манекену сжатой в кулак, сжимающей воображаемый нож рукой.
– Блядь, я его застрелю сейчас прямо здесь, – сквозь зубы процедил Ковалев на ухо майору. – Пацану десять лет было…
– Александр Семенович, шел бы ты в машину, а? – негромко отозвался Липягин. – Мы все сделаем сами: запротоколируем, снимем, запишем.
– Все нормально, Эдик, – взял себя в руки полковник. – Работаем.
– Потом я встал, застегнул штаны… – поднялся с земли Чикатило. – Он лежал и смотрел на меня, и я…
Он замолчал и судорожно облизнул и без того влажные губы.
– Он был жив? – холодно спросил Липягин.
– Я… Я не знаю… – заторопился вдруг Чикатило. – Нужно было пульс, наверное, пощупать… Или зеркальце ко рту поднести…
– Сука! – не выдержал один из оперативников. – Я бы тебя…
– Саня! – резко перебил Липягин. – Марш в машину!
Оперативник, стиснув зубы, посмотрел на начальство. Развернулся под тяжелым взглядом майора и, ссутулившись, побрел обратно к станции.
– Подследственный, продолжайте, – повернулся к Чикатило Липягин.
– Я вырезал ему глаза, чтобы он не смотрел на меня. Вот так. – Чикатило наклонился и сделал быстрое движение возле головы манекена, будто ковыряя там ножом. – Потом я стал собирать одежду.
– Для чего вы стали собирать одежду? – неожиданно громко спросил Липягин.
– Чтобы спрятать, – поспешил объяснить Чикатило. – Чтобы ее не нашли.
Майор обернулся на эксперта с камерой – еще раз удостовериться, идет ли запись. Камера светила красной лампочкой.
– Почему вам было важно, чтобы одежда жертвы была спрятана? – четко проговаривая, спросил Эдуард Константинович.
– По ней можно опознать труп.
Повисла пауза. Чикатило неловко топтался возле манекена, переминаясь с ноги на ногу.
– Подследственный Чикатило, где вы спрятали одежду потерпевшего? – нарушил тишину Липягин. – Можете показать?
– Да, я… я могу, – оживился тот. – Это рядом. Вот тут…
Он сделал несколько шагов к деревьям и указал на змеящиеся, выпирающие из земли корни.
– Вот здесь.
Милиционеры подошли ближе. Чикатило опустился на колени у корней дерева, разгреб руками слежавшиеся опавшие листья, мох, землю и вытянул за рукав из-под корней грязную полуистлевшую детскую курточку.
– Стоп! Подследственный – отойдите! – рявкнул Липягин и обратился к эксперту. – Дима, снимай!
Команда была излишней.
Чикатило поднялся и отступил в сторону, давая пространство милиционерам. Камера фиксировала, как оперативники раскапывают землю между корней, как достают остальные вещи – полуистлевшие обрывки брюк, кепку, обрывки рубашки и небольшой алюминиевый бидончик.
– Вещи на экспертизу, – задушенно процедил Липягин. – Следственный эксперимент закончен.
Конвоир молча пристегнул наручник и повел Чикатило к машине. Эксперт остановил запись и опустил камеру. Липягин повернулся к Ковалеву. Тот стоял непривычно бледный.
– Эти вещи пролежали тут семь лет. Мы их тогда не нашли, – сказал он не своим, потерянным голосом. – Представляешь, Эдик, сколько всего мы вообще не нашли?
– Семеныч, у тебя выпить есть? – не ответив, спросил Липягин. – Не могу, мутит. Никогда не был… Как это? Чувствительным, да? А сейчас кепочку вот эту увидел…
1993 год
В коридоре его ожидали двое конвоиров. Чикатило вышел из камеры, заложил руки за спину, остановился.
– К стене, – дежурно потребовал конвоир.
Чикатило послушно повернулся лицом к стене, конвоир принялся запирать камеру.
– Куда меня? – нервно спросил осужденный, снова поворачиваясь к конвою.
– Не положено, – отрубил второй конвоир.
– Если на расстрел – то почему не положено? Какая уже разница… – Голос Чикатило дрожал. – Скажите, это всё, да? На расстрел? Пожалуйста, скажите… Я вас умоляю…
– Осужденный Чикатило, если не закончите переговариваться, пойдете в карцер! – холодно ответил первый конвоир.
Чикатило послушно умолк.
«Если грозят карцером, значит, расстреливать пока не будут, – мелькнула обнадеживающая мысль, – или это просто дежурная угроза?»
– Прямо! – без намека на эмоцию приказал конвоир. – Вперед.
Чикатило повернулся и в сопровождении конвоиров зашагал по гулкому коридору.
В комнате для допросов, куда его привели, были установлены осветительные приборы и две телекамеры. На столе стоял микрофон и лежали совсем неуместные здесь пачки печенья. Две чашки чая исходили ароматным парком.
Рядом с камерами суетится, поправляя провода, оператор. У стола сидела знакомая Чикатило журналистка. За время, прошедшее с их последней встречи, она сильно изменилась. Не было больше заинтересованной сомневающейся девочки. Перед Чикатило сидела уверенная и знающая себе цену хваткая бой-баба.
– У вас ровно час, – безлико произнес конвоир и вышел.
– Здравствуйте, Андрей Романович! – Журналистка поднялась ему навстречу, говорила с таким теплом, будто он был ей родным человеком. – Как вы себя чувствуете? Садитесь, пожалуйста. Чай будете?
