Сидящие за столом переглянулись, офицер охраны поморщился. Чикатило вошел во вкус и говорил теперь уверенно, с напором, будто перед журналистской камерой:
– Без всяких фактов и доказательств! В погоне за сенсацией никто не замечает голословных, надуманных утверждений. Содержат меня, больного человека, в камере смертника, по сфабрикованному делу, без суда и без следствия…
– Довольно! – громко оборвал его прокурор. – Вам отказано в помиловании.
Слова ударили по ушам, Чикатило пошатнулся. Этого не могло быть, он ведь все сделал правильно… И его интервью… Журналисты – четвертая власть… Эта девушка… Алена… Она же обещала, что все сработает.
Чикатило снял очки, заморгал часто-часто и опустил голову.
– Это немыслимо. Моя трагедия совпала с кризисом коммунизма. Я – жертва и орудие этого монстра, – заговорил он с тихим возмущением, с каждым словом все больше распаляясь, повышая голос. – Мне обещала четвертая власть! Свободная пресса! Прошу реабилитировать моих деда и отца, отменить мой смешной приговор тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года на три месяца тюрьмы за хищение того, что украли другие. Моя жизнь связана с жизнью страны! Мы – мирные люди! Не ждали агрессии Наполеона и Гитлера, но ответили партизанщиной.
Сидящие за столом снова переглянулись. Прокурор встал.
– Чикатило, хватит! – И бросил конвою: – Проводите его.
– В Москву? – с надеждой спросил Чикатило.
– Выполняйте! – проигнорировав вопрос, приказал конвоирам прокурор.
* * *
Конвоиры молча вели его по коридору, кажущемуся бесконечным. Он шел, едва переставляя ноги, а в голове крутилось по кругу, словно на заевшей пластинке:
Меня травили, преследовали, как бешеного волка, десятки лет от рождения. Меня изгнали из работы, из жилья – на вокзалы, в электрички, в лесополосы!
Чикатило шаркал по коридору. Впереди у стены стояла симпатичная девушка. Конвоиры словно бы не видели ее. Но он видел совершенно точно. И она его видела. Когда Чикатило провели мимо, девушка не сказала ни слова, молча проводила его взглядом.
Я предупреждал всех: «Спасите, помогите». Но ассирийская мафия доконала меня. Вынудила меня перейти к партизанским методам защиты, против всех, кто шел в партизанский лес, преследовал меня, всех агентов мафии я направлял как «языков» к командиру партизанского отряда. Я защищал свою честь и свою хату на баррикаде до последнего…
У стены стоял мальчик. Кажется, его звали Валера.
– А мы скоро придем? – спросил он Чикатило, когда они поравнялись.
Осужденный не ответил, в его голове звучало:
Прошу перевести меня в Москву! Туда, где можно говорить правду о моем странном, сенсационном деле! Я хочу написать мемуары о моей трагической жизни, чтоб встретиться со специалистами – юристами, сексопатологами, психиатрами! Вызовите прессу! Это произвол!
Чикатило подвели к тяжелой металлической двери. Лязгнул засов, дверь распахнулась. Он уперся, обернулся на конвоиров:
– А вы?
– Проходите, – отстраненно произнес сопровождавший его и конвоиров офицер.
– Да? Я… Я иду, – забормотал Чикатило и вдруг снова обернулся, почти закричал, неожиданно резко. – А вы?!
– Прямо! – скомандовал холодно один из конвоиров. – Осужденный, выполняйте!
Чикатило замешкался, снова с надеждой поглядел на офицера, будто искал у него защиты, будто хотел сейчас услышать от него другое решение.
Конвоир подтолкнул Чикатило в распахнутую дверь, второй начал закрывать дверь. Но Чикатило вдруг резко развернулся и заорал через приоткрытую дверь высоким истеричным голосом:
– Почему меня не помиловали? А мораторий на смертную казнь? У нас свобода!
Конвоиры навалились на дверь.
– Где журналисты? – Чикатило забарабанил кулаками по гулкому железу. – Почему нет журналистов?! Я хочу сделать заявление!
Под натиском конвоиров дверь закрылась, лязгнул засов.
Чикатило затравленно обернулся. В расстрельном кабинете – небольшом помещении два на три метра – не должно было находиться никого, кроме него. Но почему-то он увидел перед собой мальчишку с косо повязанным пионерским галстуком. Он увел его с железнодорожной платформы, чтобы показать щенка овчарки. Кажется, мальчика звали Сережа…
Сейчас Сережа смотрел на него с превосходством.
– Струсил? – спросил он с насмешкой. – Трус-трус, белорус, на войну собрался…
Чикатило обернулся и снова принялся стучать в дверь:
– Откройте! Вы не имеете права! Я буду на вас жаловаться лично Ельцину Борису Николаевичу! Он демократ, он меня помилует! Откройте!
Но в коридоре стояла гробовая тишина. Чикатило отшатнулся от двери, сделал шаг назад, завертелся, заозирался, оглядывая крохотное пространство комнаты. Кроме двери, через которую он вошел, здесь была еще одна металлическая дверь с маленьким железным окошком.
Это была последняя надежда. Чикатило бросился ко второй двери, принялся пинать, бить по ней кулаками.
– Откройте! – кричал он, срывая голос. – Откройте! Выпустите меня! Сохраните мне жизнь!
Словно услышав его, железное окошко в двери распахнулось, и Чикатило увидел направленный на него ствол пистолета. Он перестал кричать и замер, словно прикинувшееся мертвым насекомое, как делал всегда в минуты опасности.
В звенящей тишине раздался еле слышный щелчок – пистолет сняли с предохранителя. Рядом с Чикатило возникла, выступив из темноты, девушка в модном пальто:
– Вам плохо? – спросила заботливо. – Может, «Скорую» вызвать?
– Нет, – отозвался с другой стороны звонкий мальчишеский голос.
Чикатило обернулся. Мальчик стоял рядом, улыбался, держа в руке удочку и бидончик:
– На электричку опоздаю – мамка заругает. Она велела, чтобы я к обеду был, а то больше не отпустит.
Чикатило затравленно завертелся. Перед глазами замелькали лица.
– Батьку я сроду не видела, а мамка на ферме работает, в Божковке, – увлеченно рассказывала девушка-бродяжка. – Ну деревня такая под Белой Калитвой. Я, как школу окончила, поступать сюда поехала, в это… в училище, ГПТУ которое. Но там общага как тюрьма, а я свободу люблю. Шевели мослами, дядя Андрейка, трубы горят.
– Извините, у вас двух копеек не будет? – заискивающе спросил Саша. – Мне мамке позвонить надо…
– Хорошее сегодня пиво. Свежее, – раздался над самым ухом голос Мальвины.
– Вы сказали – Ил-2? А мы с пацанами модель Пе-8 строим.
– О, господи… Извините… Я бог знает, что подумала…
Звучали из темноты голоса, мелькали лица. Почему все они пришли к нему в этот последний момент? Зачем? За что? Так не бывает!
