— Следовало бы? Нам? — Пенн бросил вопросительный взгляд на Рози, но обнаружил, что она без тени сомнения улыбается мистеру Тонго.
— Конечно! Какого интересного ребенка вы воспитываете — и я вовсе не говорю, что гендерная дисфория, если выяснится, что это она, вызывается воспитанием, плохим или хорошим. Но вы наверняка прекрасно справляетесь с воспитанием, если он приходит к вам и говорит: «Мама, папа, я должен носить платье», а не прячется от стыда, — вы же понимаете, тут стыдиться нечего. И вы, так сказать, сказали «да» платью, и туфлям на каблуке, и розовому бикини. Как здорово! Я так рад за вас всех!
Рози положила руку на локоть Пенна, но не отрывала взгляда от подскакивавшего социального работника.
— Благодарю вас, мистер Тонго.
Пенн не мог представить, почему она до сих пор не зовет этого человека по имени.
— Мы тоже рады, — продолжала она. — Но эти рисунки, отсутствие друзей, тревожность, то, что он постоянно переодевается, его неспособность просто быть самим собой… Наша главная забота — его счастье, разумеется. Но не только сегодняшнее.
Потому что все было не так просто, правда? Воспитание детей — самая долгая из долгих игр. Ее детей охватило бы экстатическое счастье, если бы она заменила все ужины в следующем месяце хеллоуинскими сладостями, поглощаемыми перед телевизором, а потом позволила бы им не мыться в душе до Благодарения, но в долгосрочной перспективе можно было представить, что в таком случае они лишились бы образования, зубов и пахли бы грязными носками.
— Мы хотим, — говорила Рози, — чтобы он был счастлив и на следующей неделе, и в следующем году, и все грядущие годы тоже. Трудно разглядеть этот путь, но еще труднее увидеть, куда он ведет. Мы, разумеется, хотим, чтобы он был счастлив, чтобы ему было комфортно, но не понимаем, как лучше сделать, чтобы это случилось.
Пока Рози говорила, Пенн пытался разобраться в мистере Тонго и не нашел, за что зацепиться. Он представил, как делает его персонажем ЧР, и не смог придумать, как его описать. Мистера Тонго можно было назвать и шестидесятипятилетним с хорошо сохранившейся кожей — и тридцатипятилетним с преждевременной сединой; его дымчатая шевелюра была местами приглаженной, местами торчавшей в разные стороны. Кажется, в речи слышался то ли акцент, который Пенн не мог распознать, то ли остаточные явления какого-то старого, преодоленного дефекта; а может, он просто так разговаривал — со странной загадочной неторопливостью, одновременно приятной и тревожащей. Назовите расу или национальность, какую хотите, — Пенн вполне мог поверить, что мистер Тонго принадлежал к ней хотя бы отчасти. Он был одет в медицинскую форму — на случай, если попадется кто-то из пациентов с рвотой или кровотечением, как полагал Пенн, хотя на стене за его спиной висел рисунок, изображавший медведя, тоже в медицинской форме, который держал в лапах табличку с надписью «ПОМНИТЕ: Я ВАШ ДРУГ, НО Я НЕ ВРАЧ».
Мистер Тонго вертел в руках лупу, прихваченную со стола.
— Как вы, возможно, знаете, гендерная дисфория представляет собой состояние, при котором врожденный пол пациента — анатомия, гениталии — не соответствует его… некоторые называют «предпочитаемой», другие «подтвержденной», третьи «истинной»… гендерной идентичности. — Он закрыл один глаз и посмотрел на них сквозь лупу. — Это «случай перепутанных гениталий».
И как раз тогда, когда Пенн был готов сбросить мистера Тонго со счетов как персонажа слишком эксцентричного, чтобы проникнуться всей серьезностью их ситуации, тот перестал подскакивать, изображать великого сыщика и сыпать поздравлениями.
— Кстати, кто знает? Может, он перерастет, а может быть, это навсегда. Может, он будет трансом, а может, будет она, или кем-то таким, о ком мы еще не думали. Нет необходимости останавливаться на каком-то ярлыке в данный момент. Важно вот что: предпубертатные дети страдают от гендерной дисфории прямо пропорционально подходам и ожиданиям, с которыми сталкиваются в семье, в школе и в обществе. Если родители транслируют негативные сообщения — даже безмолвные — о том, что поступки ребенка и его суть ненормальны, эти сообщения очень сильно действуют на маленького человека. Несмотря на то что вы можете намереваться всего лишь защитить его от сурового, часто нетолерантного общества, помогая ему вписаться в предписанные гендерные шаблоны, вы можете ненамеренно говорить ему: «Действуй так-то, веди себя сяк-то, отрицай себя — иначе лишишься моей любви».
— Но мы не придавали особого значения платьям, заколкам или еще чему-то, — возразил Пенн. — Мы вообще не придаем особого значения ничему из тех странных вещей, которые напяливают на себя наши сыновья. Да мы едва упоминаем об этом!
— И это подход весьма просвещенный и великодушный, безусловно. — Руки мистера Тонго замахали во все стороны. — Замечательно! Блестяще! Но, боюсь, остальной мир с этим не согласен. Возможно, вы не против того, чтобы он носил платье, но дети в школе отнесутся к этому не так спокойно. Или их родители. Для вас может быть нормально, если он носит серьги и туфли на каблуке, но это не всегда будет нормально в лагере или на футбольном матче в парке. Вы растите ребенка не в изоляции. Наверное, вы его одобряете, но в садике ему трудно?
— В садике он так себя не ведет, — сказала Рози.
— Он не наряжается в садик, — поправил мистер Тонго. — Может быть, однако, во время перемен он играет с куклами, в то время как другие мальчики играют с машинками. Может, во время обеда он садится с девочками, а не с мальчиками. Может, когда учительница говорит «мальчики строятся справа, девочки слева», он стоит посередине с растерянным видом. Может, его стремление исчезнуть или ощущение, что он исчезает, связано не с вами, а со всеми остальными людьми в его мире, которые требуют, чтобы он перестал вести себя как девочка.
Пенн сидел, опустив подбородок в ладони и зажав локти коленями. Он не поднял головы.
— Что это значит — вести себя как девочка?
— О-о-о, хороший вопрос! Ну, это означает что угодно, верно? Культурные ожидания и предписания касаются почти каждого аспекта нашей жизни, но при этом варьируются для каждого отдельного человека, не говоря об обычных социальных детерминантах, таких как…
— Это я понимаю, — перебил его Пенн, — но если это такая культурная предопределенность и индивидуальный опыт, что вы имеете в виду, когда говорите «дисфория»? Мы никогда не говорили, что он не может играть с куклами, печь торты или носить платье, потому что этим занимаются только девочки. В отсутствие других влияний для меня очевидно, что любой пятилетний ребенок, столкнувшись с выбором — ненакрашенные ногти на ногах или раскрашенные во все цвета радуги ногти на ногах, — выберет последние. Это нормально. Это не дисфория. Это не делает его девочкой. Это делает его ребенком.
— Верно, верно! — Человек напротив него снова начал подпрыгивать. — Браво!
— И разве, — добавила Рози, — не к этому мы все стремимся? Или должны стремиться? К более широкому спектру нормального и приемлемого? Чтобы дети могли носить то, в чем им удобно, и играть, как им хочется?
