— Я никогда раньше не приходил играть к девочке.
На что Ригель ответил:
— О, это здорово! У них в комнатах пахнет гораздо лучше.
Но, похоже, Никки это не успокоило.
— Может, он воспринимает это на свой счет, — предположил Пенн.
— Типа, Клод, становясь Поппи, подрывает мужественность Никки? — уточнила Рози.
— Что-то вроде того.
— Да ему пять лет!
Пусть ему и было пять, но оказалось, это не слишком мало, чтобы чувствовать себя оскорбленным или напуганным. Это вообще оказалось не слишком мало для каких угодно грехов. Рози и Пенн знали маму Никки. После того как Клод объявил себя Поппи, она написала Рози с надеждой, что мальчики останутся друзьями. Спрашивала, может ли чем-нибудь помочь. Обещала мороженое с перечной мятой — его любили как Клод, так и Поппи, — если та придет поиграть. Рози привезла сына к ним, постояла в дверях пару минут, поболтала с Синди Калькутти и направилась в художественный салон. Она была там, покупая все необходимое для какого-то проекта Ориона, связанного с летучими мышами, когда зазвонил телефон. Поппи рыдал слишком сильно и не смог рассказать, что случилось. Рози была уже в машине, на полпути к дому Никки, прежде чем тот сумел выдавить дрожащее:
— Мама! Ты приедешь забрать меня?
Синди Калькутти и Ник Калькутти-старший жили раздельно. Насколько понимала Рози, это было раздельное проживание типа «ни-за-что-на-свете-мы-не-будем-больше-жить-вместе», а не «давай-дадим-друг-другу-возможность-подумать-и-во-всем-разобраться». Но поскольку Рози гораздо лучше других представляла, что такое «не твое дело», то не считала нужным вмешиваться. Она знала, что Синди ходатайствует о передаче полной опеки, безупречно выполняя обязанности во время испытательного срока. Если это действительно был «день Ника-старшего», то Синди не предупредила его, кто придет поиграть к Никки-младшему. Она отправилась делать маникюр и оставила детей на бывшего мужа.
Рози была довольно близко, но Пенн еще ближе, поэтому она позвонила из машины и послала на выручку. Он оставался дома с мальчиками, и, хотя Ру и Бен были достаточно взрослыми в свои двенадцать и тринадцать лет, чтобы присматривать за чужими братьями, присмотр за собственными создавал массу проблем совершенно иного порядка. Пенн загрузил всех отпрысков в машину и остановился у дома Калькутти за считаные секунды до того, как туда же подъехала Рози. Она явно не соблюдала скоростные ограничения. И не останавливалась на светофорах.
Поппи открыл дверь раньше, чем они успели дойти до дома, и побежал, всхлипывая, навстречу. Он исчез в кружке братьев до того, как Ник-старший дошел до входной двери. Он был куда массивнее и крупнее Пенна, и ни о чем Пенн так не жалел, как о невозможности смотреть этому мужчине прямо в глаза, не задирая голову.
— Что здесь, черт возьми, произошло? — спросила Рози, поскольку Никки-младшего не было видно, а толпа ее мальчиков полностью поглотила второго ребенка, который мог ответить на вопрос.
— Ваш сынок — педрила, вот что! — отбрил Ник Калькутти-старший.
Рози развернулась на месте и пошла обратно к машине. Просто не было необходимости продолжать этот разговор. Мужчина умудрился одним коротким предложением сказать все, что ей нужно было знать. Но, когда она подошла к Поппи и взяла его на руки, тот прошептал:
— У него пистолет, — и после этого совесть никак не могла позволить оставить там Никки.
— Все в машину, — велела она и повернулась вместе с мужем лицом к Нику Калькутти-старшему.
Никки выглянул из-за ног отца:
— Папа говорит, что мне нельзя играть с педрилами, миссис Уолш. Да я и сам не хочу.
Старший сплюнул сквозь зубы.
— Что вы там делаете со своим ребенком — это ваше гребаное дело, но это мерзость, и лучше держите ее подальше от моего сына. На мой взгляд, то, что вы делаете, является насилием над детьми, и вам самое место в тюрьме, но мне-то что до этого? Мне без разницы — при условии, что будете держаться подальше. Вот это я не устаю повторять Синди. Ей нужен мужчина в доме, чтобы предотвращать такое вот дерьмо.
— Почему Поппи думает, что у вас есть пистолет? — спросил Пенн.
— Потому что он у меня есть.
— Откуда он это знает?
— Потому что я его не прячу. Две вещи, которые должны быть у настоящего мужчины: вот… — на этом слове он накрыл ладонью ширинку и двинул тазом примерно в сторону Рози, — и вот, — тут он задрал фланелевую рубашку, показав пистолет в кобуре за правым бедром.
— Вы ему угрожали? — спросил Пенн.
— Кому?
— Поппи.
— Нет тут никакого «его», приятель!
— Вы угрожали нашему ребенку? — Рози не желала отвлекаться на семантику и споры из-за местоимений. На кону стояли более важные вещи.
— Я сказал ему, что мы не играем с педрилами, не играем с девочками, не играем с мальчиками, одетыми как девочки, и он отныне не будет желанным гостем в нашем доме и вообще где угодно рядом с моим сынишкой — ни в парке, ни в школе, ни на детской площадке, нигде.
Пенна затопило одно-единственное желание: выбить из этого мужика дерьмо. То, что Пенн был создан для любви, а не для драки, похоже, не имело никакого значения. Как и то, что он в жизни ни разу не участвовал в кулачных боях. Как и то, что, вероятно, было бы не самой удачной идеей пытаться ударить кулаком по лицу, до которого он едва дотягивался, поскольку то возвышалось в нескольких сантиметрах над его собственной головой. По лицу, поддерживаемому дополнительными двадцатью килограммами веса, которых не было у Пенна. По лицу, которому обеспечивал поддержку — как он нарочито продемонстрировал — настоящий пистолет. Пенн мысленно заменил видéние залитого кровью лица Ника собственным, на которое сверху смотрит Рози. Заставил себя вообразить, как она будет выглядеть, глядя на него, истекающего кровью из огнестрельной раны в животе перед домом этого мерзавца.
Рози в отличие от него и прежде видела мужчин с пистолетами. Она подтирала за ними кровищу в отделении неотложной помощи. Лечила их, кое-как обходя наручники, которыми те были прикованы к своим каталкам. Спасала им жизнь, чтобы их можно было перевезти из больницы в тюрьму, превратить из пациентов в заключенных. Она побаивалась мужчин с пистолетами. Но не до зашуганности.
Рози опустилась на одно колено и заглянула за спину Нику Калькутти, встретившись взглядом с сыном.
— Никки, золотко, с тобой все хорошо?
— Да, а что?
— Когда вернется мама?
— Она сказала в полдвенадцатого, но ей не нравится садиться за руль, когда лак еще не высох.
— Иисусе Христе! — Теперь у Ника-старшего появился другой повод для жалоб. Если не считать трансгендера в товарищах у сына, привычка жены ездить на маникюр раздражала его больше всего на свете. Потом он снова повернулся к Пенну, которого отделяло от его широченной груди некомфортно маленькое расстояние. — Буду благодарен, если вы уберетесь ко всем чертям с моей земли.
