Тогда, за четыре года до вечеринки с ночевкой у Поппи, переезд из Мэдисона в Сиэтл был равен переезду из Мэдисона на Луну. Они променяли отпавшую бурую середину страны на ее летящий голубой край; душные, как одеяло, летние дни на длинные, ясные, обцелованные солнцем; обещанных дождей и близко не было. Дом с розовой башней построили в одном году с фермерским — в 1906-м, — но на этом сходство заканчивалось. Фермерский был просторным, белым и открытым; дом с розовой башней — высоким, чопорным, с темными, недавно отполированными полами и темными, недавно установленными столешницами, с гранитом и полированным металлом вместо видавшего виды дерева и деревянных панелей. От фермерского дома даже до остановки автобуса надо было добираться на машине, а дом с розовой башней от тротуара отделяла только подъездная дорожка: рукой подать до улицы. Из переднего окна были видны центральные небоскребы города. Столовая едва вместила стол для домашнего задания, который сам был потертым и побеленным пережитком их другого дома, другой жизни. Полы были идеально гладкими, но все же, как с разочарованием обнаружили мальчики, не подходящими для катания на роликах, поскольку на каждом шагу попадались стены. Этот дом годами перестраивали владельцы, менявшиеся на протяжении столетия, владельцы с явно разными представлениями, финансовыми возможностями и приоритетами. Результат вышел несколько хаотичный. Комната Ориона была втиснута под кровлю второго этажа, и потолок в ней был таким низким, что стоять во весь рост можно было только посередине. В комнату Ригеля можно было попасть не только обычным способом, но и через люк в задней части бельевого шкафа. Лестница к башенке Поппи вела из хозяйской спальни. Ру и Бен делили цокольный этаж, одно безразмерное помещение, которое Бен разделил на шесть частей, использовав для этой цели коробки, оставшиеся от переезда, чтобы создать целый лабиринт спален, кабинетов, уголков и укрытий. Дом был отполированным и функциональным, только чуточку странным внутри, если как следует приглядеться.
— Прямо как я, — говорила Поппи.
Обширная янтарная равнина Мэдисона сменилась растительной вертикальностью Сиэтла, зеленью, намекавшей на дожди, о которых пока не было ни слуху ни духу, но последнее оказалось полной неожиданностью. Дом с розовой башенкой стоял на холме, довольно крутом, так что у Пенна мелькнула мысль: «Может, придется нанять шерпов?»
[12] Окно гостиной на первом этаже выходило прямо на крышу дома ближайших соседей. Именно это стало самой главной переменой: близкие соседи. Впервые в жизни у детей появились настоящие соседи.
Живя на отшибе в своем фермерском доме, Рози и Пенн как-то совершенно забыли, что соседи имеют желание жить рядом с ухоженным газоном и избавленной от сорняков парковкой, почему-то противоречащее твоему желанию субботним утром забить на все и поехать заниматься йогой, а не садоводством; о том, как их дети валяются на полотенцах на заднем дворе и включают плохую музыку настолько громко, что нет никакого способа помешать ей влетать в открытые окна и незащищенные уши; о том, что, когда орда собственных детей проводят научный эксперимент, пытаясь определить, насколько громко надо вопить, чтобы колебаниями расколоть винный бокал, беспокоиться приходится не только о бокале. И еще о том, что соседи стучатся во входную дверь через считаные часы после переезда, и не важно, что дома бардак, на голове бардак, дети устраивают катастрофический бардак, а у тебя нет никакого желания социализироваться. Не говоря о том, что после того как вы долго прикидывали и решали, что перевозить, а что купить заново, что оставить, а что отдать, что у вас есть, но не понадобится (санки) и чего нет, но понадобится (что-то такое, чтобы развлечь и занять ораву детей в зимние каникулы, но не санки), выясняется, что о самом категорически необходимом даже мысли не было, пока не стало слишком поздно.
В первый раз услышав дверной звонок, Рози его проигнорировала. У детей никогда не было дверного звонка, и бóльшую часть утра они развлекались с этим нововведением, пока она не приобрела полный иммунитет к этому звуку. Когда часом позже звонок звякнул снова, она была в башенке, распаковывая вещи для комнаты Поппи, и подумала, что к двери подойдет кто-то другой. Никто не подошел. Когда Рози наконец спустилась на первый этаж, чтобы узнать, кто названивает в третий раз, то обнаружила, что в доме нет никого, кроме нее, — явление достаточно редкое, чтобы сразу разозлиться из-за нарушенного одиночества.
Она распахнула дверь и увидела на диво приятную пару примерно своего возраста.
— Мы ничего не покупаем!
Так шутил отец, когда в гости приходили друзья, хотя эти двое были незнакомыми людьми, а она на самом деле не шутила.
— О! Э-э… — женщина замялась и посмотрела на мужчину, который игриво улыбнулся, вначале жене, потом Рози, потом снова жене, — мы хотели поздороваться с новыми соседями и сказать «добро пожаловать».
— А… — Рози прищурилась. Вот тайна и раскрылась. — Спасибо.
— Мы принесли печенье, — мужчина приподнял и покрутил в руках блюдо, накрытое пластиковой пленкой, в доказательство своих слов. — Но не станем скрывать: оно с арахисовым маслом. Ах да, и еще с изюмом.
Рози подумала, что это странное сочетание. Подумала о несправедливости: даже переезда через всю страну недостаточно, чтобы сбежать от людской одержимости арахисовой аллергией. Потом мужчина добавил:
— И вино…
Она уж было подумала, что печенье еще и с вином, но тот выхватил из-за спины бутылку, точно фокусник, и за ту секунду, которая потребовалась Рози, чтобы протянуть к ней руку, снова убрал.
— Хотя, если у вас аллергия на изюм, наверное, аллергия и на вино, верно? Не то чтобы изюм — это вино, конечно. А кстати, такое вообще есть? Вино из изюма? Или, может, вы не пьете? Мы не хотим навязываться. Может, вы трезвенники. Или не едите печенье. Не то чтобы мы много пили, но хорошо ведь налить бокальчик к ужину. Если пьете. И если хорошее вино. Не то чтобы это уж очень хорошее. Намедни коллега принес его к ужину, а мы так до него и не добрались. Но и не совсем дрянное тоже. Просто, понимаете, осталось вот… — тут он умолк, что, наверное, было и к лучшему. Оба воззрились на Рози. Очевидно, была ее очередь.
— У меня нет аллергии на изюм, — сказала она.
— Какое облегчение! — одобрительно кивнул мужчина.
— Я — Рози, — добавила она, и лица пока незнакомцев засияли облегчением и радостью, потому что им и в голову не пришло представиться первыми.
— Ой, а мы — Марджинни и Фрэнк Грандерсоны! — затараторила женщина, словно тот факт, что у всех троих, оказывается, есть имена, был слишком удачным совпадением, чтобы в него было легко поверить.
— Марджори? — переспросила Рози, думая, что, должно быть, ослышалась.
— Марджинни. — Она самодовольно пожала плечами, словно это было нормальное имя и даже такое, которым можно гордиться, будто это как-то от нее зависело. (Хотя, кто знает, может, и так.) — Мой папа очень любил джин. И мою маму.
