— То есть вы воевали с коммунистами? — недоверчиво спросил Шибанов.
Жером усмехнулся.
— Я, как мог, помогал коммунистам — хотя мог я, честно признаюсь, немногое. Один раз подстрелил верблюда…
— Верблюда? — прыснула Катя.
— Да, жалко было животное. Но на этом верблюде были навьючены тюки с бутылками с бензином, которыми легионеры поджигали наши танки. Иногда хватало одной бутылки, чтобы Т-26 сгорел, как спичка… Бутылки, конечно, были обернуты в вату, чтобы не стукнуться друг о друга, к тому же верблюд ходит очень плавно… но когда он упал, несколько бутылок разбилось и бензин разлился. А дальше нужно было только поднести зажигалку… впрочем, это уже детали. Понятно, что часто устраивать такие диверсии я не мог, поэтому по большей части помогал нашим информацией. Благо шифровальщик при штабе полка был моим приятелем, обязанным мне жизнью… в общем, доступ к кое-каким документам у меня имелся.
Жером задумчиво поднял свой бокал, посмотрел сквозь него на тлеющие в мангале угли и медленно отпил глоток.
— Так вот, о чем я, собственно, хотел вам рассказать. Самой привлекательной стороной службы в Легионе была еда. Кормили так, словно в распоряжении командования находились все рестораны Марокко, а их повара состояли на службе. Помню, сидели мы однажды в окопах на вершине горы, до ближайшего города километров семьдесят… сторожили караваны с оружием, которые должны были пройти по ущелью… и кормили нас так — суп с лапшой, заправленный чесноком, помидорчиками, луком, фасоль с мясом и цветной капустой, каракатица, жаренная в собственном соку, телятина с жареной картошкой, финики или грецкие орехи, пилав из ракушек… Ну и еще большой белый хлеб, по одному на человека. А вино красное вообще в счет не шло — его вместо воды пили, с водой там как раз было туговато.
— Вместо воды? — переспросил, прищурившись, Шибанов. — Это что же, весь личный состав постоянно был под мухой?
— Ну, трезвых я там встречал мало. В арабских частях — там да, не пили, им Аллах запретил. Хотя тоже кто как. Мухаммед, видите ли, сказал, что первая капля вина губит человека. Поэтому те, кто действительно любил выпить, окунали в стакан палец и стряхивали эту каплю на землю — про другие-то пророк ничего не говорил.
Жером снова отпил из своего бокала.
— Так вот, познакомился я там с одним местным бербером. Он держал небольшой постоялый двор в одном маленьком городке. Надо сказать, что постоялый двор этот был очень удобен в качестве места для конспиративных встреч, и я проводил там довольно много времени. И как-то так вышло, что бербер этот начал учить меня готовить. За полгода столько мне всего показал, что я, перебравшись потом во Францию, всерьез думал открыть собственный ресторан. Но самое главное — он научил меня нескольким важным секретам.
— Каким это? — немедленно спросила Катя.
— А вы очень любопытны, — сказал Жером, улыбнувшись. — То, что вкусная еда хорошо влияет на настроение человека, конечно, не тайна. Есть даже такая аргентинская пословица — "Поел — сердцем подобрел". Но вот то, что некоторые блюда могут менять не только настроение, но и психологию, и даже физиологию — это известно не всем.
— Расскажите, товарищ Жером! — Катя смотрела на командира широко открытыми глазами, и Гумилев почувствовал укол ревности — несколько дней назад на берегу реки она смотрела так на него. — Вы, наверное, имеете в виду растительные яды?
Командир засмеялся.
— Нет, не яды. Хотя глупо отрицать, что они влияют на нашу физиологию. Но помимо ядов, существуют еще средства, способные вызвать у человека определенные реакции. Например, труса могут сделать храбрецом. Или, скажем, афродизиаки. Это такие вещества, которые усиливают любовное влечение, делают обычного человека Казановой или превращают застегнутого на все пуговицы сухаря в игрушку безумных страстей.
— И что, их можно добавлять в еду?
— Мой бербер научил меня готовить по меньшей мере три блюда, которые являются сильнейшими афродизиаками, — Усмехнулся Жером. — Как-нибудь потом я могу поделиться рецептом. Нет-нет, не волнуйтесь, жареные сосиски к этим блюдам не относятся.
Глава девятая
Елена
Ленинград, июль 1942 года
С утра было солнечно, теплые лучи косо падали из окошка, еще зимой заклеенного до середины — золотили пол, рисовали на нем медовые соты. Ах, если бы это был настоящий мед! Лена закрыла глаза и представила себе баночку своего любимого липового меда. Почти прозрачного, чуть зеленоватого, очень-очень сладкого. Одну, только одну баночку! Она растянула бы ее на несколько месяцев. Мед дает много сил, она могла бы встать и дойти до пустыря, на котором растут лебеда и щавель. И тогда можно было бы жить дальше…
Все это были пустые мечтания — встать с постели она еще могла, а спуститься по лестнице, и тем более подняться обратно — уже нет.
Вчера приходила тетя Зина, приносила немного хлеба. Совсем немного — у нее ведь своя семья, дети, которых надо кормить. Но все же она подкармливала Лену. Правда, за это Лена отдала ей свои карточки. Все равно она не смогла бы ходить в магазин сама. "Я тебе буду половину отдавать, — сказала тетя Зина. — Ты лежишь, тебе хлеба надо меньше. А так пропадут карточки, и все". Это была правда: продавщицы хлеб за прошедшие дни не выдавали, и никого не волновало, болел ты в это время или нет. Тетя Зина отдавала, кажется, меньше, чем половину, но Лена на нее не сердилась. Если бы не тетя Зина, она умерла бы недели две назад. Как умерли все ее родные — дедушка, бабушка, мама.
Все из-за той девчонки. Если бы не она, вся ее семья осталась бы жива. Ну, и конечно, если бы дед не был таким упрямцем.
Лена любила деда. Николай Александрович был добрым, красивым стариком с длинной седой бородой и большой лысиной которую обрамляли длинные серебряные пряди. Он носил смешные круглые очки в железной оправе, которые делали его похожим на дореволюционного профессора. Но он был очень упрям, и переспорить его не удавалось никому — ни бабушке, ни маме, ни дяде Борису.
Лена хорошо помнила то утро первого марта. Накануне Энгельгардтам выдали продовольственные карточки на месяц. Надо было идти в булочную, получить хлеба на два дня, а после булочной следовало зайти в продовольственный и обменять талоны на сахар и крупу. Начало месяца всегда было праздником.
Обычно за хлебом ходила Лена, но в то мартовское утро ее вдруг скрутил жуткий кашель. Вообще-то она была здоровой девушкой, но накануне целый день простояла в очереди за шротом и дурандой, которые выдавали по дополнительным талонам, и промерзла насквозь. Очередь была огромная, человек пятьсот, и шрота на всех не хватило. Не хватило и Лене, зря только простудилась. А талоны на шрот и дуранду пропали — они ведь были февральские.
За хлебом надо было подниматься рано — в пять утра. Мороз в такую рань стоял страшный, Лена натягивала на себя все теплые вещи которые были в доме и повязывала на голову несколько платков. Но пока она кашляла в ванной, дед забрал все ее платки, надел потертую, но вполне еще теплую шубу и влез в свои старые валенки. Платками он закутал голову так, что были видны только блестящие стекла очков.
