Смыкаю глаза за противоречивыми мыслями всего на мгновение, как вдруг вздрагиваю от треска двери. Из операционной выходит врач. Это сколько же времени прошло?
— Жить будет, — говорит он мне, когда буквально налетаю на его худое тело, и уходит. А у меня от мандража по телу озноб, мурашки, волнение. В душе буря и я задыхаюсь.
Жить будет. Жить будет! Это же хорошо! Хорошо!
Но почему лицо врача было такое мрачное?
Разворачиваюсь, бегу за ним по светлому коридору мимо медсестёр и санитаров. Такое ощущение, что вся клиника работает только на Бориса. Останавливаю врача и требую ответа.
— Жить будет и все?
— Жить будет и все. Насчет ходить не уверен… — вздыхает он и снова выдвигается к себе в ординаторскую. Я же остаюсь стоять на месте напротив окна, за которым теперь идет мокрый снег. Часто дышу, прикрыв глаза.
Ну, конечно, разве могло быть все просто. Да, разве может быть в моей жизни все просто?!
Узнать, что шлюха малолетняя почти как сестра. Пожалуйста!
Попасть под пули. Пожалуйста!
Узнать, что любовь всей твоей жизни останется инвалидом.
ПОЖАЛУЙСТА!
Опускаюсь на мягкую скамейку у окна, и мозг начинает активно работать.
Ерунда. Просто ерунда. Борис богат. Богатые могут позволить себе любое лечение. Где угодно. У кого угодно. Значит, инвалидность явление временное, и меньше всего я должна позволять себе отчаянье. Терять лицо и показывать свою слабость.
Пока я досыпаю, принимаю душ и устраиваюсь в палате Бориса, мне приносят газету.
Из рук она тут же выпадает, а я, не веря, смотрю на Ивана.
— Это что такое!? Мы же живы! К чему этот некролог?! Ты хоть представляешь, что подумают мои родители? Мне нужно им позвонить. Прямо сейчас.
— Нет, — Иван отбирает телефон и вынимает симку.
— Отдай! Ты как со мной разговариваешь!
— Как с дурой! — рявкает он, потом вспоминает про Бориса и уже произносит холоднее. — Мне нужно понять, какая зараза есть в компании Бориса. Кто постоянно на него стучит. Его смерть сейчас лучший помощник.
Вот так значит. Смерть.
— А может это ты? — выдаю зло, сама не понимая, что меня так бесит. Инвалидность или то, что за меня вечно все решают. Я даже родителям позвонить не могу! Я ничего теперь не могу. Привязана к человеку, который дышит через трубку. Карьера. Гастроли. Роли. Все похерено, потому что когда-то я захотела трахнуть Бориса.
— А может и я. В том-то и дело, Нина, что, пока Борис при смерти, по доверенности все его принадлежит мне.
— Я так понимаю, меня это тоже касается? — шиплю змеей, что стягивает мне горло, втыкает свой яд, заставляя быть язвительной и злой.
— И ты. Так что сиди тихо и карауль будущего мужа, а мне не мешай заниматься делами. Поняла?
Обида душит, но я понимаю, что он прав. Киваю и усаживаюсь обратно.
— Вот и умница. Когда все решится, я сам переговорю с твоими родителями.
— Какая любезность.
— Всего лишь обязанность. Не обольщайся, — бросает он меня гневный взгляд, и я бросаю на колени плед. Хватит на них палиться. Ну побитые, ну и что.
Он уходит, а я снова ложусь спать. Сейчас мне это просто необходимо. Не могу представить, что там надумали себе родители.
Мало того, что в газете написали, что я невеста стального магната, так еще и мертвая.
Просто отлично…
Так проходит день. Второй.
Порой я уже узнаю шаги каждой дежурной медсестры. Знаю имена всех их родственников. Устала слушать их жужжание. Теперь при их приходе накрываюсь пледом с головой, даже не оборачиваясь.
Но на вечер третьего дня шаги меняются, и меня пронзает дрожь страха. Не шевелюсь, претворяясь спящей, пока неизвестный прикрывает дверь, ставит поднос с лекарствами на столик и подходит к Борису.
Стараясь быть тихой, я достаю рукой маленькое зеркальце, что принес мне среди прочего женского хлама Иван, и замечаю весьма знакомый затылок.
Жуть…
Он один из тех, кто похищал меня два года назад. Имени не помню, но тату на лысом затылке в виде креста знаю хорошо.
Он пришел убедиться, что Борис мертв. А если не мертв, то убедиться, что умрет. Только вот, кажется, не увидел маленькую меня, накрытую одеялом.
Любой предмет в твоих руках может стать оружием, так однажды учил меня Борис.
Даже маленькое зеркальце.
И именно его я обрушиваю на голову недоброжелателя.
Разбитое стекло рассыпается фейерверком, а вот лысому хоть бы что. Пара капель крови его не волнует, зато волную я.
— Привет, киска. Как это я тебя не заметил?
— Да ты с такой тушей и члена своего не заметишь, — говорю дерзко, отступая, и вижу, как он готовится сделать бросок, но тут резко кренится назад, словно под давлением.
И мне хватает одного взгляда, чтобы увидеть, как его тянет на себя рука Бориса.
Боже! Очнулся! Именно сейчас! Радость была бы полной, если бы Борис не вытащил у себя катетер с иглой из вены и не вставил его в шею лысого. Тот пучит глаза, тут же захлёбывается кровью, что течет из всех щелей.
— Сдохни, ублюдок, — хрипит Борис и снова выключается, а я набираю воздуха, чтобы закричать. Но не могу. Не получается.
Только рыдание рвется из горла, и я выбегаю из палаты. Вижу мертвых охранников и вот тут-то начинаю кричать от злости.
Что же это за охранники, которых так легко убить.
— Сюда! Помогите!
Глава 24
Открываю шире глаза, когда вижу бегущего ко мне Ивана.
События, покушение, боль, страх. Все смешивается в единый клубок отчаянья. И тот сразу превращается в истерику. Я выливаю ее потоком на единственное виноватое во всем существо.
— Скотина! Как ты мог!? — кричу я, сразу наступая.
Врачи, медсестры, проносившиеся мимо меня к Борису, становятся расплывчатым пятном.
Только его лицо ярко выделяется в тумане.
— Как ты мог допустить!? А если бы его убили! Так и скажи, что хочешь его смерти! Ты убийца!
Иван хватает меня за плечи, легонько встряхивает и отводит в сторону. Прижимает к стене и что-то говорит, а я только смотрю на растекшееся по его лицу красное пятно от своей ладони. Но руку почти не жжет. Когда я его ударила?
— Если бы я хотел убить Бориса, то сделал бы это давно. И не из-за бизнеса. Понимаешь меня, Нина? — спрашивает с нажимом, и я качаю головой.
Ничего не понимаю.
Он прикрывает глаза от раздражения и отпускает меня.
