— Мне кажется, я открыл ящик Пандоры, — говорит он, и тут же ему на руки прыгает отпущенный кот.
— Тебе нельзя еще сидеть, — волнуюсь я, подхожу и проверяю не горячий ли лоб.
— Я не должен показывать слабости, — твердит он одно и то же в который раз. — Дома еще успею належаться.
— Ну что… — говорит Иван, раздражая меня тем, что вмешивается в разговор. — Нужно выдвигаться. У меня тоже самолет сегодня до Москвы.
«Ну слава Богу», — про себя вздыхаю я, собирая свои мелочи по палате.
— Нет.
Голос Бориса как нож по нервам. Поднимаюсь в полный рост, со страхом думая, на что «нет». Вдруг он прознал про мое любопытство в отношении своей собаки и решил его убрать. Прямо сейчас?
— Ты мне нужен в Усть-Горске. Еще я хочу там же написать завещание.
— Борис… — в шоке восклицаю я и, не сдержавшись, напоминаю: — Ты же не доверял ему! Ты хотел его проверить!
— Он прошел проверку. Не отвлекайся, Нина. Тебя это никак не коснется.
Да что вы говорите! Да что вы, блять, говорите!
Отворачиваюсь, чтобы никто не увидел моего выражения лица, и обещаю себе одно. Никогда, никогда больше не заговаривать с этим падальщиком.
Глава 29
Мы отправились сразу, как только доктор принес выписку. Доехали на машине до вертолета, причем Борис отказывался от любой помощи, а я только и думала, сколько внутренней силы у этого человека. Одна проблема — эта сила, как огромный валун, может покатиться с горы и убить.
В вертолете, где я летела уже второй раз, было как обычно шумно. И если мужчины заводили разговор, то казалось, словно они кричат друг на друга. Это выглядит забавно, и я отворачиваюсь, чтобы они не видели моей улыбки. Улыбки, которая не уместна к тому состоянию, что давит мне на мозг. После полученной информации я должна быть вдвойне осторожнее. Лишнее движение грозит смертью. И кто знает, не будет ли она моей.
По небу плывут облака, словно огромные птицы, презрительно поглядывающие на жужжащее насекомое. Раз и скрылся вертолет за крыльями. Раз и сова плывет по небу. И вдруг я вижу вдалеке темное пятно, расползающееся все сильнее по мере нашего приближения к Усть-Горску.
Тогда, два года назад, мы летели ночью, и кроме моря огней я ничего не видела. Да и вовсе в итоге уснула. Но сейчас я вижу каждую трубу, каждый цех, даже столовую. И все это части огромного гиганта под именем Металлургический комбинат. Еще в детстве я могла лазить по любым горным отвесам и деревьям, даже, судя по всему, соблазнила взрослого мужчину, но я никогда не приближалась к месту, где работает отец.
Оно мне казалось чудовищем, что может убить движением руки. И вот теперь рядом со мной чудовище пострашнее, что может убить, лишь подумав об этом. Но если в детстве, даже в юности я испытала трепет, который охватывал все тело перед этакой стальной махиной. То сейчас меня гложет лишь любопытство, словно рядом с Борисом теряешь страх ко всему, кроме него самого.
— Когда я узнал, что существует предприятие, способное влиять на жизнь целой страны, я решил, что оно должно стать моим, — прокричал мне в ухо Борис, и я резко оборачиваюсь, теперь наблюдая за тем, как он смотрит на свое детище. Это его дом, то место, где ему комфортно. И он сделает все, чтобы сохранить его своим. Даже если придётся мириться с больными чувствами ко мне. Борис переводит взгляд на меня и говорит почти в губы.
— Я хочу, чтобы ты стала частью всего этого. Разобралась в тонкостях и смогла, если что, взять штурвал.
Он мог признаться мне в любви, мог сказать, что хочет сделать меня счастливой, мог сказать, что хочет потакать в каждом капризе и построить мне театр, но ничто из этого не звучало бы сексуальнее. Ничего нет важнее того, если мужчина доверяет тебе настолько, чтобы посвятить в дела.
Но несмотря на восторг, что окутал меня туманом, захватывая сознание жаждой знаний и тщеславия, что всегда во мне жило, я не уверена, что подхожу для этой роли. О чем и говорю Борису. Но ответ слышу, лишь когда мы остаемся наедине в его спальне. Огромной спальне, что в свете дня выглядит действительно величественно.
— Ты сама подписалась на это, когда трахала меня в том лесу, — вдруг заговаривает он и на руках перебирается из кресла в кровать. Я вижу, что его силы на исходе, но лишь помогаю снять пиджак и рубашку. Брюки он снимает сам и тут же накрывается одеялом.
Какого это для мужчины — не иметь возможности заниматься сексом, не иметь возможности быть в строю. Наверное, страшно.
— Теперь ты.
— Что я?
— Раздевайся. Только не торопись.
— Ты серьезно? — укладываю руки на груди. — Тебе надо поспать, а не возбуждаться.
— Возбуждаться будешь ты. Развевайся.
По телу бьет ток от того, как в этот момент он на меня смотрит. В палате за две недели он ни разу не попытался даже подвергнуть мою честь соблазну. Иногда держал за грудь, но не более. Сейчас же он выглядит так, как будто собирается меня трахнуть. Но мы оба знаем, что это невозможно. И знаем, что без его удовольствия не будет моего.
Но сегодняшний день был настолько насыщенный, что я не спорила. Поднимаю руки вверх и медленно кручу бедрами восьмерку, не сдвигаясь с места. Столько же неспешно распускаю косу и оборачиваюсь спиной. Прогибаюсь и стягиваю с себя обыкновенный пуловер, причем настолько интимно, брючки, чтобы оставаться в одном нижнем беле. Не слишком сексуальном, но за неимением лучшего….
— Ты даже не представляешь, как хороша, — говорит он мне, и я теряю рассудок, наверное, поэтому, когда слышишь слов больше, чем слышала за почти полгода отношений, страсть к человеку приобретает новый оттенок. И если раньше она была черная, как смог курильщика, тог теперь в ней красные нити, что тянутся из сердца, которое давным-давно оплетено стальными тросами.
И все это Борис. Его сущность, которую я захватила еще тогда, будучи желторотым цыплёнком.
— Сними все, — требует он, и я двигаюсь в танце, опуская корпус. Поднимаю ноги, стягиваю остатки покрова, оставаясь перед любимым искренне обнаженной. Готовой ко всему тому, на что хватит его фантазии.
— Как мне сделать тебе приятно? — спрашиваю, поднимая руки к своей груди и щипая соски, как любил делать он.
— Я наверстаю, можешь не сомневаться. Иди сюда, — кивает он, и я приближаюсь, совершенно не понимая, что он задумал. Хотя, если хотя бы одна из моих фантазий верна, я буду чувствовать крайнюю степень вины, ведь все удовольствие достанется мне.
— Встань надо мной и схватись за изголовье.
То, что он предлагает, очень странно, дико, порочно, но, подчинившись, я ощущаю, как по телу бьется ток, славно заключенный в клетку. И выпустить его из меня может только Борис.
— Согни ноги, — снова требует он, и я сглатываю.
— Это странно, — шепчу и делаю ноги еще прямее, смотрю, как промежность находится четко под губами Бориса. Но еще недостаточно близко, чтобы ощутить горячее, частое, судя по вздымающейся груди, дыхание. — Как будто.
