Её голос то повышается, то понижается, а иногда и стихает, словно Женя собирается вырубиться прямо здесь, в моей машине.
– Но мне ничего не светило, потому что я ведь дочка алкоголиков, да? Некрасивая подружка богатой крали, – Женя замолкает и вдруг начинает хохотать, словно в её словах есть хоть толика юмора. – Блядь, я же умная была, отличница. Когда всё пошло по одному месту?
– Что Нечаев тебе пообещал? Маша ведь тебе доверяла.
– Машка – дура, – философски замечает, вдруг фокусируя на мне серьёзный взгляд. – В этой жизни никому нельзя доверять. Потому что все скоты, а её папашка – самый первый.
– Ты меня утомила.
– Ничего, потерпишь, – скалится, а её руки мелко-мелко дрожат. – Дай закурить.
Протягиваю ей сигарету. Закуривает с наслаждением, хотя едва попадает сигаретой в рот, настолько её колбасит.
– Он обещал, что женится на мне, – выдаёт, а я чуть слюной не давлюсь. – Трахал меня и обещал. А я дура уши развесила, влюбилась по макушку свою тупую.
– И правда, дура.
– Такой мужик, само собой любая влюбится: богатый, красивый и член всегда стоит. Щедрый.
Меня точно сейчас стошнит.
– Член – это, конечно, самое важное, – замечаю, снова закуривая, и понимаю, что с удовольствием напился бы в хлам, чтобы вычеркнуть анатомические подробности об организме Нечаева из своей памяти.
– Думаешь, вас за душу прекрасную любят? – криво усмехается, а я устало закрываю глаза. Какой эпический пиздец.
– И что, не стала ты мадам Нечаевой? – возвращаю разговор в нужное русло, а Женя снова закрывает глаза.
– Не стала, – дёргает подбородком, поводит плечами. – Кинул меня, сволочь. Потом я поняла, что ему удобно было через меня за Машкой следить. Вот тебе и любовь до гроба. – Распахивает глаза, подаётся вперёд и хватает меня за руку. – Клим, я сто раз хотела Машке всё рассказать. Хотела попросить прощения.
– Что трахалась с её отцом и сливала ему инфу о ней?
– Ты не представляешь, какой Стёпа страшный человек. Он меня запугал! Он настоящий монстр! Такое со мной сделал, чтобы я заткнулась. Ты просто не знаешь, никто не знает!
– Убери от меня руки, противно.
Женя не сразу, но выполняет просьбу, а я думаю о том, что Нечаев удивительно верно выбрал стратегию тогда. Зачем обвешивать дочь жучками, зачем приставлять охрану, если можно затащить в постель её алчную и на всё согласную трусливую подружку. Она радостно раздвинет ноги, намотает покрепче лапшу на уши и, строя планы на счастливое будущее, вывалил ему на стол всё, чем дышит Маша. Ёбаный стратег.
Женя заливается горючими слезами, пытается отмыться от своих ошибок, но мне нет до этого дела. Я узнал от неё всё, что мне нужно, больше меня ничего не колышет. Женя для меня – отработанный материал и пройденный этап. Судя по её состоянию, до глубокой старости она точно не доживёт.
– Завязывала бы ты с дурью, – говорю единственное, что хочется ей сказать.
– Много ты понимаешь, – устало вздыхает и опасливо косится на мой нож, о котором я даже успел забыть. – Убьёшь меня теперь?
– Ты и сама с этим неплохо справляешься, – усмехаюсь, а Женя чуть-чуть расслабляется и расправляет на коленях мятую тогу.
– Может, всё-таки минет? – бросает на меня жадный взгляд. – Моё предложение в силе остаётся.
– Боюсь, мой член проиграет Нечаевскому, – ржу в голос, а Женя надувает губы.
Достаю из кармана бумажник, оттуда извлекаю несколько крупных купюр и протягиваю Жене. За все свои ошибки эта дура заплатила огромную цену, пусть себе новые трусы купит. Или карамельки. Не всё же членами ужинать.
– Тут хватит, чтобы уехать и устроиться на новом месте, – говорю, а Женя с сомнением смотрит на купюры в моей руке. – Выбор за тобой.
Мгновение и деньги исчезают в недрах её сумочки.
– А теперь иди. Аудиенция окончена.
Женю не нужно уговаривать, и она уже толкает разблокированную дверь, чтобы быстрее смыться. Но, уже почти уйдя, она оборачивается и говорит:
– Надеюсь, Нечаев сдохнет поскорее. Тогда мир точно станет лучше.
И уходит, понурив голову.
Глава 31
Клим.
Я топлю педаль газа в пол, а ветер гуляет в салоне, проникая через открытое окно. Мне жарко, до спазма в горле, до испарины на лбу и мерзких мурашек, роящихся на спине. Руки, крепко сжатые на руле, побелели от усилия. Меня колотит нервная дрожь, потому что только после разговора с Женей я окончательно убедился, что моя Бабочка не виновата.
Не виновата.
Ни в чём.
И никогда не была.
Мать его, как же много времени я потерял в своей ненависти и на чужих кроватях. Трахал всё, что видел, сжирал самого себя, но с каждым днём становилось всё хуже.
Я осознал всю бессмысленность прожитых без Бабочки лет в полной мере только сейчас. Ведь всегда оставался шанс, что всё это – цирк и театр. Блеф. Восемь лет ярости и неверия, разочарования и обиды так просто не стереть. Невозможно столько лет вариться в этом адском котле, ненавидеть, любить, но ещё больше ненавидеть, а потом по мановению волшебной палочки просто взять и перекроить сознание. Не бывает так, чтобы хоб и всё забыл, и вместо кромешной липкой тьмы начать замечать ромашковые поля и сахарную вату, из которой у счастливых людей сотканы облака. Не бывает.
Но я так сильно захотел поверить своей Бабочке, так радостно готов был обмануться. Но червяка, грызущего мою душу, вытравить из себя оказалось не так-то просто. Я разучился верить словам, научился доверять только фактам и действиям. И да, несмотря на то, что Маша, ни о чём не спрашивая, полностью мне доверившись, поехала за мной, всё равно казалось, что что-то здесь не так.
Не верил.
Мудак.
Когда Женя ушла, скрылась окончательно из вида, а в машине ещё витал аромат дешёвой имитации элитного парфюма, тяжёлый и душный, я распахнул окно и долго дышал, точно бешеный пёс. Будто рождался заново, а на лбу осталась глубокая вмятина от оплётки руля. Вся моя жизнь проплывала мимо, уродливые события прошлого выстраивались перед глазами длинной шеренгой. Деталь к детали, картинка к картинке, пока не сложилось целостное полотно – долбаный гобелен, на котором моя Бабочка была не виновата.
Ни в чём.
Никогда.
Не виновата.
И сейчас, когда облегчение плавит мою душу, заменяя собой все ощущения и гадливость после общения с Женей, я мчу на полном ходу к дому, в котором меня ждёт Бабочка.
Я уложился в обозначенное время – обещанные пять часов – и даже управился чуть раньше. Хочется только одного: увидеть её, вжать в себя до хруста, когда уже не понимаешь, то ли кости наши трещат, то ли мир осыпается.
