Я в последний раз бегло осмотрел комнату, бывшую и спальней, и гостиной, и кухней одновременно. Обстановка была убогой, даже нищенской. Если бы к Прохоренкову забрались воры, им бы нечего было с собой унести. На моем участке воры в одной квартире оставили на стене надпись: «Так жить нельзя!» Здесь бы стоило написать: «Тут жить нельзя!»
«Вот что бывает, когда человеку откровенно наплевать на себя, – подумал я. – Больше искать здесь нечего. Если Прохоренков сделал дома тайник, я его и до утра не найду. Доски на полу местами отошли от лаг и гуляют под ногами. Под любой из них можно вырыть в земле ямку и спрятать что-нибудь ценное или запрещенное».
Я вышел на крыльцо, посвистел, подзывая Жучка, но песик не появился.
– Извини, дружок! – сказал я в темноту. – Я до утра тебя ждать не буду. Печь топить – тем более. Захочешь – как-нибудь выживешь.
На штакетнике у входа во двор Прохоренкова висел почтовый ящик. Я заглянул в него, пошарил, нашел открытку, сунул ее в карман и пошел в общежитие.
«Он был здравым мужиком, – размышлял я по дороге, – потом сломался, перестал следить за собой, опустился, стал пить. Надо поинтересоваться, когда он переехал в эту халупу. Не мог же пенсионер МВД заранее планировать, что сопьется и ему будет безразлично, где пройдут его последние деньки. Интересно, если бы он позвал к себе Часовщикову, они бы в вдвоем влачили жалкое существование или совместными усилиями попытались хоть как-то наладить быт?»
В общежитии веселье набирало обороты. Из ближайшей мужской комнаты доносились пьяные голоса, в другом конце коридора еще негромко начал бренчать на гитаре Андрей Макаревич. В начале каждой пьянки «машинисты» ставили кассету с лирико-философскими композициями группы «Машина времени». В разгар веселья на всю мощь врубали «Поворот», и тогда хоть уши затыкай, хоть подпевай: «Вот, новый поворот!»
Я пошел в умывальник набрать воды в чайник. У распахнутого настежь окна стояли, свесившись наружу, двое парней.
– Чего он телится, как баба беременная? – спросил один из них. – Машина уже давно прошла.
Услышав мои шаги, парни обернулись.
– А, Андрей, привет! Винца не хочешь? Минут через десять заходи, посидим, помянем Леонида Ильича.
Парни пьяно захохотали и отвернулись к окну.
Доставка спиртного в общежитие шла по отработанной схеме. Вначале наполнялись сорокалитровые фляги в «комнате отдыха» слесарей. С наступлением темноты дежурный слесарь или электрик наполнял ведро и подносил его к общежитию, внутренние окна которого выходили прямо на заводскую территорию. Из умывальника спускали веревку с карабином, подцепляли ведро и несли в ближайшую мужскую комнату, где вино или оставляли в ведре, или разливали по банкам и разносили по комнатам. Пустое ведро утром через проходную возвращали назад. С пустым ведром на завод входить было можно, а вот вынести пустое ведро – нет. Ведро было государственным имуществом.
Единственным неудобством в ночной доставке спиртного в общежитие были автомобили, круглосуточно въезжающие на завод за готовой продукцией. Попасть в свете фар на глаза водителю хлебовозки считалось неприличным, хотя шоферам было безразлично, кто и что таскает в темноте заводского двора. Сразу же стоит уточнить, что ведрами в общежитие вино доставляли нечасто, только когда синусоида начинала подниматься к высшей точке. В обычные дни могли ограничиться трехлитровой банкой, поставленной в ведро.
Вернувшись в комнату, я запер дверь, поставил чайник, выложил на стол открытку и фотографию. Изучение вещественных доказательств начал с открытки. На ее лицевой стороне были изображены красный флаг, орден Октябрьской революции и поздравление с праздником. На оборотной стороне стояли почтовые штемпели с датами получения и отправки. Судя по ним, открытку отправили в нашем городе в районе 54-го отделения связи. Отправителем была некая Иванова Н. И. Обратный адрес она указала вымышленный.
Дело в том, что улица Карамзина была на моем участке, и я знал, что на ней нет дома под номером 38. Последний дом по четной стороне был тридцать второй. Женщина, отправившая открытку, об улице Карамзина слышала, но сколько домов на ней, не знала, вот и поставила первый пришедший на ум номер. Вообще не указывать обратный адрес она не рискнула: такая открытка привлекла бы ненужное внимание. Текст послания был написан шариковой авторучкой синего цвета. Почерк явно женский, с характерным написанием букв «т» и «ш»: над прописной буквой «т» она ставила горизонтальную черточку, такая же черточка была снизу буквы «ш».
Текст послания:
«Поздравляю с праздником Великого октября! Желаю счастья, здоровья, радости! У меня все хорошо, скоро уезжаю к внукам. Спасибо за то, что помог в трудную минуту. Нина».
Судя по штемпелям, открытка попала в почтовое отделение № 54 первого ноября. Через неделю ее доставили Прохоренкову. Старик почтовый ящик не проверял. К тому времени он или ушел в запой, или перестал интересоваться входящей корреспонденцией.
«Если открытку отправила Часовщикова, то она скоро смоется из города, – рассматривая женский почерк, подумал я. – После казни Горбаша старик и Часовщикова прекратили обмен оперативной информацией. Мара в качестве связующего звена им больше не нужна. Последний привет можно доверить почте, особенно если ни с Марой, ни с получателем сообщения видеться больше не хочешь. Одно радует: если автор послания – Часовщикова, то почерк на открытке можно сверить с заявлением о приеме на работу в отделе кадров хлебозавода».
Я отложил открытку в сторону, и тут меня осенило:
«Почта! Век живи – век учись! Как же я сразу не подумал о почте? Почтальон в частном секторе обычно помнит, откуда приходят письма. Старик Прохоренков – личность примечательная. Его адресантов почтальон наверняка запомнит. Завтра же, не откладывая дело в долгий ящик, надо зайти в отделение связи и встретиться с почтальоном, обслуживающим улицу Прохоренкова».
Налив чай, я взялся за фотографию. Когда-то она была размером 16 на 12 сантиметров. С правого края фотографию аккуратно обрезали по вертикали, удалили примерно два с половиной сантиметра. Фотобумага пожелтела, но в целом снимок был хорошего качества. На нем в ряд на фоне села с церковью стояли Прохоренков, незнакомый офицер и Горбаш. От девочки рядом с Горбашем осталась только рука. Ладони Горбаша и девочки были так близко, что перед самым снимком они явно стояли, взявшись за руки. Потом девочка застеснялась и разжала ладошку. Горбаш, а это, без сомнения, был он, и Прохоренков одеты были одинаково: что-то вроде галош на ногах, широкие штаны, рубашки навыпуск с отложным воротником. У Прохоренкова на груди был какой-то значок, какой именно – не разглядеть. От девочки остались обнаженная рука, фрагмент цветастого платья и нога в сандалии. На фотографии Прохоренков был выше ростом и явно взрослее Горбаша.
«У Горбаша были грубые черты лица даже в подростковом возрасте, – подумал я, рассматривая фото. – Морщины еще только намечаются, но уже понятно, что, став взрослым, он будет далеко не красавец».
