Выпив совсем немного, я спрятал початую бутылку в шкаф. На душе было мерзко. Оказывается, как мужчина я вовсе не интересовал Маркину. Для подстраховки ей нужен был любовник – сотрудник милиции, только и всего.
«Пока был жив Горбаш, Татьяна рассматривала меня как возможную замену женатому дальнобойщику, ее постоянному любовнику. После смерти главного инженера я вышел на первый план. Если бы я остался у нее и у нас завязались бы постоянные отношения, то в случае разоблачения я был бы просто обязан помочь ей выпутаться из опасной ситуации. Своему любовнику она имела бы полное право сказать: «Как спать со мной, так ты горазд, а как помочь в трудную минуту, так в кусты?»
К тому же ее уют! В него затягивает, как в омут, как в воронку на реке. Невольно на ум приходит мысль: «Стоит ли бегать в поисках пропитания, когда у Татьяны каждый вечер на столе полно вкусностей?» К тому же утюг! Я никак не мог обзавестись своим утюгом и просил его то в одной комнате, то в другой. У Маркиной не только был свой утюг, она бы наверняка с удовольствием гладила мне рубашки, чтобы вся общага знала, что у нас крепкие отношения и она за мной как за каменной стеной. Интересно, если бы не история с открыткой, она бы нашла в ближайшие дни правдоподобный повод зазвать меня к себе? Наверное, нашла бы, и я не даю гарантии, что не остался бы у нее».
Воскресенье я провел с Калмыковой. Лариса поморщилась, узнав, что я помог ее начальнице донести ребенка до общежития, но выговаривать мне ничего не стала. В конце встречи она сказала:
– Помнишь, у нас была техничка, которую за пьянку уволили? Как ее не стало, мы все свободно вздохнули. Она же ни с кем дружеских отношений не поддерживала, о себе ничего не рассказывала. Ходит мрачная по цеху, неизвестно что о тебе думает. Мы между собой ей кличку дали – Ведьма. Скажи, она ведь правда была похожа на ведьму? Как посмотрит исподлобья, так мороз по коже. Еще бы Макарыча уволили, и совсем бы прекрасно стало.
– Техничка с тобой в одном цехе работала, с ней все понятно, а бригадир грузчиков тебе где дорогу перешел?
– Да ну его, зэка несчастного! Прирежет еще.
– За что? – изумился я.
– Не знаю, но я его боюсь. Ты в следующее воскресенье придешь? Я постараюсь маму в гости отправить. Если не получится, можно у моей подруги встретиться.
Глава 25
Под утро мне приснилась цыганка. Она стояла у классной доски с указкой в руке.
– Посмотрим сюда. – Цыганка постучала указкой по вычислениям, написанным мелом. – За бюстгальтер «Анжелика» вы переплатили продавцу универмага три рубля. Покупка обошлась вам в 15 рублей. Мы предлагали вам полуторную цену, но за хорошую вещь заплатили бы двойную, то есть 30 рублей. «Анжелику» мы бы продали перекупщикам за 40 рублей. Они бы толкнули ее на базаре за 50. Никто бы в накладе не остался! Все были бы при деньгах, а ты все испортил.
– Я – сотрудник милиции, а не спекулянт, – жестко отрезал я.
– Поговорим о тебе и об отношении к тебе государства. – Она вновь показала на вычисления на доске. – У тебя из зарплаты высчитывают налог на бездетных и холостяков, комсомольские взносы, взносы в спортивную организацию МВД «Динамо» и еще так, по мелочи: билеты на концерт народной музыки, взносы в общество охраны памятников и «Фонд мира». С комсомолом все понятно, от него ты ничего не получишь. Не для того его создали, чтобы материальное благосостояние членов ВЛКСМ улучшать. «Динамо» обязано тебя снабжать спортивной одеждой. Кроссовки и спортивный костюм подошли, не жмут? Ах, ничего не дали, все профессиональным спортсменам ушло! Бывает. «Динамо» все-таки спортивное общество, а не база вещевого снабжения сотрудников уголовного розыска. Теперь о налоге. Высчитываемые с тебя деньги идут матерям-одиночкам. Ты к их детям отношения не имеешь, но почему-то должен вносить свою лепту на их содержание. Татьяна Маркина – мать-одиночка. Это ей твои 6 процентов с зарплаты идут?
– Опять 6 процентов! – взревел я.
– Ты хочешь о муке поговорить? – обрадовалась цыганка. – Давай посчитаем…
– Ни за что!
Я глубоко, порывисто вздохнул и проснулся. За окном была темнота, в комнате – холодно. Из щелей в не заклеенном на зиму окне сквозило. Радиаторы отопления были чуть теплые.
Рассматривая потолок, я подумал:
«Что делать-то? Как поступить? Сотрудник милиции, выявивший преступление, должен письменно доложить о нем руководству. За раскрытие кражи муки мне даже «спасибо» не скажут, а вот заводчане все, как один, ополчатся на меня и правдами или неправдами из общежития выживут. За честность и принципиальность я лишусь жилья. Второй раз мне в заводском общежитии комнату ни один директор предприятия не даст. Откажет под любым предлогом, а про себя подумает: «Ну его, к дьяволу, этого правдолюбца! Поселится в моем общежитии и будет рыскать по заводу, хищения высматривать». Вполне возможно, что скоро расхитители муки будут разоблачены. Встанет вопрос: знал ли я об излишках муки и почему не доложил о своих подозрениях? Ответ: «Я на заводе только в столовой иногда бываю да в душ хожу. О предназначении грандиозного сооружения позади главного корпуса никогда не задумывался. Что это? Склад бестарного хранения муки? Здорово! Сроду бы не подумал».
Я встал, потянулся, нажал кнопку будильника.
– Что за жизнь такая! – сказал я ему. – Чуть оступишься – в ловушку попадешь и без ног останешься.
Будильник в ответ промолчал. Наверное, обиделся, что я не дал ему соседей разбудить.
По пути на работу я заметил, как рабочие меняют на здании выцветший плакат «Народ и партия едины!». Никогда не задумывался, почему авторы этого лозунга отделяют партию от остального советского народа. Согласно первому закону диалектики Гегеля, если есть единство, то должна быть и борьба противоположностей. Борьба, как я убедился за время жизни в рабочем общежитии, состоит вот в чем: государство, то есть партия, долбит народ по голове, заставляет верить в то, чего не существует. Народ соглашается и в соответствии с законом «О единстве и борьбе противоположностей» долбит государство по карману – тащит с предприятия все что только можно. Стоит ли мне идти против основополагающих законов философии? Нет, конечно! Так что живи, Татьяна! Не буду я на вас донос писать.
В райотделе я встретился с Клементьевым буквально на пару минут.
– Был в универмаге? Отоварил приглашение? Подруга как, довольная осталась? Отблагодарила?
Я не стал объяснять, что Маркина мне вовсе не подруга, а спросил про цыган:
– Они ведь каждый день там ошиваются, дефицит скупают. Им что, работать не надо?
– Тут все просто, – разъяснил Клементьев. – У мужика наверняка есть справка, что он инвалид и по состоянию здоровья работать не может. Женщины – многодетные матери, домохозяйки. Цыганки первого ребенка рожают лет в четырнадцать-пятнадцать, так что к двадцати годам у них уже по двое-трое детей есть.
Весь день я был занят на участке. Поздно вечером поехал не в общежитие, а домой к бригадиру грузчиков хлебозавода Макарычу. Воскресный разговор с Калмыковой натолкнул меня на мысль, что Макарыч и Часовщикова, как бывалые сидельцы, должны были между собой выяснить, кто из них в каком статусе пребывает и какие дальнейшие планы имеет.
